Григорий Карянов - REHAB

– Вы мне так всех больных перебудите, говорю же Вам, тише, – теперь я был уверен: это был наш главврач, дежуривший сегодня по этажу. Кто-то считал палаты: восемнадцатая, девятнадцатая, двадцатая. Их шаги стихли. Они стояли напротив моей, двадцатой палаты, и внутренний голос подсказывал, что они пришли за мной.

– Какая палата, говорите, нам нужна?

– Все верно, двадцатая, – ответил врач.

– Тогда прошу, открывайте.

– Но мы ведь с Вами договорились, что все вопросы будете задавать в моем присутствии? Больной находится под моей ответственностью, ему положено лечение, и никуда из этих стен Вы не имеете права его забирать.

– Открывайте уже и попросите, чтобы подготовили комнату, в которой мы могли бы поговорить с товарищем.

– Да, я распоряжусь, – сказал врач и, вставив ключ в замок, кто-то отпер дверь. Из дверного проема полился яркий свет, на пороге стояли люди, я сел на кровати, чтобы понять, что происходит, как ко мне подошел наш главврач.

– Товарищ Ларин, пройдемте с нами. Тут товарищи из ЧК поговорить хотят.

Я встал и, найдя тапки под кроватью, направился к двери. Здесь были два штатских, видимо, для сопровождения, чтобы я не вздумал оказывать сопротивление, три чекиста, лицо одного из них мне было очень хорошо знакомо, и молоденькая медсестра Люся. Главврач вышел из палаты следом за мной, запер дверь.

– Борис Александрович, комната готова, как Вы и просили, – сказала медсестра.

– Хорошо, дальше по коридору, господа, – сказал главврач и тут же поправился: – Товарищи.

Чекисты шли позади, так сказать, замыкали колонну, затем шел я, по бокам от меня были двое штатских, возглавлял наш поход Борис Александрович. Люсю на тот момент уже отпустили работать; перед уходом она посмотрела на меня со страхом и ушла. Пока мы шли по коридору, я пару раз сумел обернуться и встретиться глазами с тем самым знакомым из ЧК и убедиться, что это все-таки он и я его ни с кем не путаю. Меня вели на допрос. Я это хорошо знал: я знал, что когда-нибудь они за мной придут. Конечно, им бы хотелось забрать меня на Лубянку для допроса, но вся сложность как раз заключалась в том, что даже такому органу, как ЧК, это было не под силу. Попав в это место, выйти отсюда было невозможно, разве что после смерти, когда тебя заберут родственники для похорон. Я здесь как раз из-за того, что из этих стен не было выхода на свободу, какая-то неведомая мне сила, забросив меня сюда, не смогла обеспечить моего возвращения отсюда. Правда, понял я о своем бедственном положении очень поздно.

Мы вышли с этажа и пошли по лестнице куда-то вниз; преодолев три этажа, мы продолжали спускаться. Оказавшись в подвальном коридоре, мы пошли вдоль стены с небольшими дверцами, пока не остановились у открытой двери, в которую пригласил войти Борис Александрович.

Под самым потолком было небольшое окно – такое маленькое, что, если даже встать на стул, до него было не дотянуться. Стены были окрашены в серый цвет, а посередине небольшой комнаты стояли стол и два стула. Мой знакомый чекист и еще один встали по ту сторону стола, ближе к стене, как бы уйдя в тень от света яркой лампы. К столу также подошел и третий, достал из своего офицерского планшета какие-то бумаги и положил на стол.

– Вы можете быть свободны, товарищи, – сказал он.

– Позвольте присутствовать, – настойчиво сказал Борис Александрович и, посмотрев на своих штатских, указал им на дверь. Те вышли, но дверь за собой запирать не стали.

– Товарищ Бойтер, – обратился к врачу чекист, – мало того, что я вынужден проводить допрос на территории Вашей больницы, Вы хотите, чтобы я работал под Вашим присмотром? Попрошу удалиться. Уверяю, что здоровью товарища Ларина ничто не угрожает.

– Как скажете, – развел руками врач, а затем переменился в лице. – Но если хоть один волос упадет с головы моего больного, Вы будете отвечать. Даю Вам два часа времени, по регламенту больницы больше не положено, – сказал Борис Александрович.

– Идите уже, товарищ доктор, не мешайте работать, – сказал Русланов и, развернувшись, вышел из комнаты, заперев за собой дверь.

Как врач, он был отличным специалистом – только в этой больнице он проработал последние двадцать лет, да и человеком он был хорошим. Он всегда называл всех по именам и фамилиям, справлялся о здоровье, к персоналу относился с должным уважением, и порой мне становилось жаль старика. Стоило ему покинуть стены лечебницы, уйти домой или же отъехать по делам, как чувствовался холод, пробегающий по коридорам больницы. Он врывался в сердца всего персонала, и они были уже не так радушны и приветливы с больными, как при Борисе Александровиче. Все-таки этот мужчина имел неприкасаемый авторитет. И вот сейчас ему пришлось покинуть комнату, выделенную под место для допросов.