Екатерина Мельникова - На шаг позади

– Славка! – Артем машет в свою сторону рукой. В его жесте, как и в выражении лица, нет никакой терпимости: если он сказал мне подойти, значит, я просто должен подойти.

Но я мгновенно умер от противности, так что продолжаю курить, не надеясь, что котики и рок-дивы, даже с тремя метрами таких волос цвета темного шоколада, как у Карины, снова повысят мне настроение. Кажется, если б сюда приехали красавцы Simple Plan в полном составе и с гитарами, во мне бы не дернулась ни одна струна.

В дебрях наглости лица Артема я вижу, какое огромное при всем значение имеет для него мое счастье. Узнав, что счастье сегодня со мной даже не поздоровалось, лицо его мигом зашторивается болью, а во мне остатки чего-то светлого воспламеняются в ливень света – я начинаю чувствовать за своей кожей хорошего парня, который любит Артема, того парня, который знает, что злодей во мне уживется недолго, у него иммунитет для этого слабый.

– Он не в духе? – делаю вид, что не слышу, пока на самом деле внимательно слушаю все. Самое дерьмовое занятие в мире – слушать чужой разговор, в центре которого твоя глупая тыква, твои тормоза, твоя печаль или еще что-либо антиобщественное.

– Видимо, да. – Говорит в ответ Артему моя мама.

– Ты ему что-то рассказала? – эти слова проскальзывают секретиком от Артема к маме, и у меня в желудке растет беспокойство. Они от меня что-то прячут. Что-то мое, но в то же время не предназначенное моим ушам.

– Ничего я не рассказывала! Артем, он у меня с детства такой надутый.

Это сказала моя мама?

– Бросьте, ребята, – Карина решает разбавить загустившуюся разборку, – он привыкнет. Слава грустный, потому что хотел жениться. Не повторять же мне эту известную нам драму! Все пройдет, он еще будет счастлив. Найдет любовь.

– Знаю я, какую он любовь может найти. – Крякает Артем так, что теперь не только я слышу, а соседняя галактика тоже. Дьявол, проклятье и три тысячи чертей! Если этот извращенец заорет на всю улицу о том, что я бисексуал, я убью его. Сменю имя, сменю паспорт, свидетельство о рождении, отращу бороду, съем язык, сяду на звездолет и умчусь на другую планету. Но сначала – убью Артема Доронина. Врача года. Себе пускай поищет врача.

– Ты о чем? – недоумевает мама. Она о Толе Тарулисе не знает. Прямо ничего . Но сейчас, кажется…

– Да вечно он влюбляется не в девушек! Тьфу, не в тех девушек.

Мне пора защитить свое прошлое, поэтому я крадусь к Артему за его спиной.

– Чем Инна была «не той девушкой»? – вмешивается Карина, по ее голосу понятно, что она гонится меня спасать. Самая лучшая подруга. Только ей можно было рассказать о Толе добровольно. Но не Артему. Он так просто влез мне в душу, как в яблоко червяк, нырнув в такое озеро моей души, куда я вообще не приглашал его с собой поплавать.

– Здарова, старина! – ору я, добившись должного результата – Артем подпрыгивает в небесную высь и возвращается на землю напустить на меня тучу голодных собак.

– Привет. Обязательно пугать до потери пульса? Как ты?

– Я нормальный. – Никто так не врал, как я соврал сейчас. Мне и под пытками не осилить эту науку – быть нормальным.

– Я серьезно, как твое состояние?

– Тяжелое-стабильное.

– А настроение?

Ты – был моим настроением. Когда-то мы были Мишкой и Ежиком в тумане.

– Напьюсь – станет лучше. Шучу. Лучше не станет. Нет у меня никакого настроения. Его у меня мама отобрала, пока я не видел. Как будто пока я отвернулся стереть с полочки пыль, мама бросила в огонь все мои книги, посчитав, что мне они больше не понадобятся, и смысл жизни сгорел.

Артем обрушивает мне на плечо свою руку, мол, чего ты, вот он я, твое настроение.

– Слава, у тебя все будет хорошо. Покруче, чем у меня. Я тебе говорил.

– Жираф большой, ему видней. – С помощью взгляда я описываю Артема контуром и испаряюсь к чертовой матери, а не к своей этой невесте, которая еще хуже.

В слепящей разочарованные глаза атмосфере загса глубокую, черную, непросветную тьму, текущую из каждой части моего существа, становится так очевидно, что я поражаюсь, как регистрация брака не обратилась в похороны. Я плачу и, вероятно, люди интерпретировали мои слезы по-своему. Артема и мою маму объявили мужем и женой, со всех сторон защелкали все камеры, кроме моей, а целуются они, как в какой-нибудь порнографии.

Петр Доронин обнимает сына дольше всех и рассказывает, как гордится им. Он едва сдерживает слезы, я прежде его лицо таким счастливым никогда не видел. Пока маму с Артемом с каждой секундой становится все меньше видно за горами цветов, меня прокалывают факты, один за другим, все они разжижают душу, словно кислота: у меня нет отца. Лучший друг нынче мой сертифицированный отчим, осталось только еще чаще называть меня плохими словами, давать подзатыльники и бить по морде. Егор, первый отчим, так делал. И Артем так делал, но по-другому. Круглое лицо Егора было серьезным и суровым, словно его нещадно доканывает факт моей тихой натуры. Артем же скалил свои совершенные зубы и сотрясался, точно его что-то щекочет изнутри, и я видел, чем он занят – получает удовольствие. В такие моменты мне еще больнее, и еще глубже становится трещина в сердце при мысли о Толе. Толя так не считал, как они. Не считал до тех пор, пока…