Алексей Резник - Стеклянная любовь. Книга вторая

Наступил последний день в году – тридцать первое декабря, и Павел Назарович понял после только что состоявшегося короткого разговора с секретаршей Зоей, что копившиеся у него на душе в течение двух месяцев негативные эмоции достигли критической массы и могут вот-вот найти себе выход наружу в причудливой и неадекватной форме. Предновогоднего настроения не чувствовалось совсем, несмотря на украшавшие кабинет декана каскады сверкающего фольгового дождя, развешенного по стенам. Декан совсем, было, уже потерял присутствие духа, когда его служебный телефон разразился предпраздничной радостной трелью.

Он нетерпеливо схватил трубку и почти исступленно крикнул в нее:

– Да-а-а!!!…

– Павел Назарович Гуйманн? – послышался в трубке приятный мужской тенор.

– Совершенно верно! – сразу на несколько октав понизив тембр взбунтовавшегося собственного голоса, подтвердил Гуйманн, в радостном предвкушении затаив дыхание.

– Мы внимательнейшим образом ознакомились с вашим «личным мнением», отправленным вами по, известному вам, адресу, примерно, месяц назад, и пришли к выводу, что ваше беспокойство по поднятому вопросу вполне обоснованно, даже очень серьезно обоснованно и нам вместе с вами необходимо срочно предпринять немедленные меры, невзирая на предпраздничный день! Тем более, что ваше «личное мнение» оказалось, как нельзя, кстати в связи с расследованием, которые в нашем городе негласно уже давно проводят сотрудники центрального аппарата ФСБ Российской Федерации! Так что вы, Павел Назарович, сами того не ведая, оказали огромную услугу нашему государству – священному делу укрепления его безопасности! … – и невидимый абонент закончил разговор, повесив трубку и оставив Павла Назаровича в состоянии полной психологической растерянности.

– Спохватились! – раздраженно воскликнул декан философского факультета, зло глядя на телефон. – Где вы раньше – то были?! – и с горечью подумал о том, как бы он рад был этому звонку, если бы он состоялся всего какой-нибудь месяц назад, когда Владимир Николаевич Бобров был в своем уме и полной «научной» силе, и, вот, тогда-то и можно было бы испытать огромное моральное удовлетворение настоящего победителя, сокрушившего до самого основания опасного противника!

А сейчас ему придется «сплясать» на «прахе» или там – на «костях» идейного врага, неважно, но, в любом случае, Павлу Назаровичу придется «воленс-ноленс» «пинать лежачего», чего он делать не любил, при всей той огромной степени неприязни, которую интуитивно испытывал к Боброву.

– Еб… я жизнь наша!!! – с горечью, в невольном душевном порыве воскликнул Павел Назарович, поймав себя на мысли, что ему впервые в жизни захотелось до «умопомрачения» напиться холодного свежего «жигулевского» пива – выхлебать немеряное количество галлонов этого пенистого забористо-расслабляющего напитка, столь популярного и любимого студентами-пятикурсниками, вверенного ему факультета…

Малышев и Богатуров с большим аппетитом приканчивали сочную свиную поджарку, перемешанную тушеной картошкой, морковкой и луком, когда к их столику, держа полный разнос на вытянутых руках, неожиданно подошел кандидат философских наук, Владимир Николаевич Бобров.

– Можно к вам подсесть? – с немного виноватой улыбкой несмело поинтересовался он у двух друзей.

– О чем может быть речь, Владимир Николаевич!!! – радостно воскликнули в унисон оба студента. – Извините – мы не заметили, как вы в столовую вошли! Увлеклись, понимаете, беседой на предновогоднюю тему!

– Прекрасно понимаю и завидую от души! – с чувством сказал Владимир Николаевич, выставляя с разноса на стол тарелки со снедью. – Мне бы ваши годы, я бы-ы …э-э-х-х!!!… – он безнадежно махнул рукой, усаживаясь, наконец, за стол.

– Ну-у, Владимир Николаевич! – засмеялся Андрей Малышев. – Вы всего-то на четыре года старше меня!!! Что-ж, уж так-то совсем себя хоронить и раньше времени записывать в старики!…

– Ну ты же знаешь, Андрюша, что меня хотят «сожрать» на нашем факультете и даже косточек не собираются оставить! – убийственно-безнадежным голосом, в глубине которого, однако, явственно прослушивалась стальная решимость, загнанного в угол волка, собравшегося драться «насмерть», начал объяснять Бобров разницу между собой и ими, ни за что не несущими, почти никакой ответственности и никем пока еще не травимыми, бессеребренниками-студентами. – Камень у меня на душе, ребята – тяжелейший камень! И Новый Год – не в Новый Год! Вячеслав, вон, прекрасно знает, о чем я говорю! – и он выразительно, но, вместе с тем почему-то смущенно посмотрел на Богатурова, который внимал горьким словам Боброва с откровенным страхом, полагая, что у Владимира Николаевича, к которому он, по прежнему, относился с огромным уважением, начался опасный рецидив того самого резонансного шизофренического «криза»…