Айнур Сибгатуллин: Огненный рубеж

Минул полдень, за ним еще часа три, и Холмский почуял: всё, не сдюжит больше полк. Отошла сила. Еще чуть-чуть, и дрогнут люди.

Велел полковым священникам ходить со крестами и иконами перед строем, призывать Господа Бога и Пречистую Богородицу на помощь. А для себя решил: настало время, пора использовать ту засадную силу, которую он берег два с половиной дня.

Под вечер Ахматово полчище пошло с особенным напором. Русские стрелы будто бы не заметило. Русские ядра его нимало не поколебали. Русский дроб остановил ненадолго, но не попятил. Что ж, опять придется бить встречно, а полк без сил.

И Холмский приказал двум младшим воеводам вести людей на смертную сечу. А сам отправился к пищальникам, в березнячок.

– Воейков, давай! Людей – к самому берегу, пришло твое дело!

И воинский голова засуетился, приказывая ратникам выстроиться меж дерев в один ряд.

– Стой! – вдруг послышался сердитый голос. – Дело наше, голова, и в него не суйся. Сами ведаем, како да цто.

Холмский разобрал издалека: тот самый, резаное ухо…

– Как смеешь! – зарычал Воейков, хватаясь за саблю. – Государево дело губишь?!

– Комар, Заяч, Щербина, Кишов, Цекмарь, а ну ко мне, живо!

– Как смеешь?! – со смертью в глазах двинулся к дерзецу Воейков. Только на пути у него разом выросло человек семь иль восемь дюжих новгородцев, с топорами и рогатинами.

– Охолони… – бросил ему один из молодцов.

Воейков свистнул, и за спиной у него появилось четверо московских детей боярских.

Эти хоть дюжину новгородских пешцов положат, к сабельному бою гораздо приучены, прикинул Холмский.

Между тем Резаное ухо крикнул:

– Ребята, не тронь! Голова, мы тут лутше́й твоего знаем, как огняной бой ставить, не мешай, быстрей сладимся.

– Да я тебя… – рванулся было Воейков.

Но тут Холмский вмешался:

– Голова! Воейков! Отведи своих.

– Да как же…

– Я велю.

И Воейков отвел. Холмский не первый раз выводил на брань отряд пищальников. Ведал их обычай: как дойдет до дела, слушать токмо своих, «семейских».

Князь сказал голосом власти, негромко, тако, чтобы все услышали и впитали в себя его слова:

– Ты, Резаный! Головой отвечаешь.

– Отвецю, отвецю… Я земскому делу не поруха.

Вот как, земскому, не государеву…

А тот уже отдавал приказы:

– Комар, Заяч! У вас вятшие люди, оттого встанете на первой выстрел, лутший.

Те молча повиновались вожаку. Там слово, здесь пинок, тут нетерпеливое движение рукой, и вот уже две сотни стоят у берега в ряд, прилаживая пищали-ручницы на сошки. Задымили фитили. Поплыла вонь от горящего трута.

– Кишов, Цекмарь! У вас середние стрелки, вашим на второй ряд.

Еще двести человек слаженно вышли к своим местам.

– Щербина! У нас с тобою молодший люд, худота. Третьим рядом пойдем…

И третий ряд вырос за двумя первыми во мгновение ока.

А татары уже теснили полк. Весь он, скопом, еще сёкся с Ахматовым воинством, но уже отступал. Медленно. Шаг за шагом. Отдавая жизни задорого.

– То-овся! – пронеслось за спинами пищальников.

Татары обходили полк. Нашли место не особенно топкое, по самому краю брода, точь-в-точь перед березнячком. Сюда лезли самые скорые, самые удалые, хмельные хмелем нарастающего успеха, обтекали левое крыло русских сотен.

– Па-ли!

Рявкнули пищали. Над водою встало непроницаемое облако дыма. Из-за его белых кудрей слышались крики раненых, дикое ржание подстреленных лошадей, проклятия, ругательства…

– Вта-рые!

Первый ряд неторопливо встал за третьим и принялся перезаряжать ружья, второй перешел на его место, а третий стал вторым. Пищальники без спешки ставили сошки.

– Почему не стреляют? Почему медлят?! – взвился было Воейков. – Там Москву рубят, а тут…

– Тихо, голова, тихо. Они с толком дело своё делают… – едва утихомирил его Холмский.

Ему работа пищальников напоминала танец, в котором всякое движение важно, ничего нельзя пропустить, и для каждого шага отмерено не более времени и не менее, а сколько надобно. Князь научился понимать подобные танцы.

По безветрию дым рассеивался небыстро. Как только за ним стало видно вражеских конников, на русском берегу прозвучало:

– Па-ли!

Опять рык пищалей. И опять стоны, крики, плеск от падающих тел с той стороны.

– Тре-тьи!

Ряды вновь поменялись местами.

– На-стороже! – крикнул Резаный.

Сего Холмский не понял. О чём предупреждает?

Разъяснение явилось в тот же миг. Из клубов дыма появились конские морды, а затем лица разъяренных батыров. Гибельно посверкивали сабли.