Александр Берник - Степь 3. Закат

Дружинник думу в голове какую-то мучил. Смурной лежал. Толи мысли были чёрные, не радостные, толи сам процесс их обдумывания не давался, выводя богатыря из хорошего настроения. Еким видел настрой сотоварища, и не понимая его подноготных причин, решил под горячую руку с расспросами не лезть. А раз Дунав с ним не разговаривал, то напарник развалился рядом и ни то спал, ни то просто прикидывался, но вёл себя ниже травы, тише воды.

Еким, что при нём уже лет пять как хаживал неразлучником, был детина здоровенный, в аккурат вдвое Дунавы, а если учесть, что богатырь и сам значился не из мелких, то Еким вообще числился за великана. Вот только он не шибко умным был по разумению, если ещё обидней не сказать. Поэтому-то князь его до дружинников в статусе не поднимал, а вот как особый вид оружия Дунава, приветствовал. Во сколько раз Еким вымахал здоровее побратима, во столько и слаб был умом. Получалось, что одним природа матушка молодца одарила, другое выкрала.

Тех, кто Екимушку знавал, радовало одно. Если с ним по-доброму, как с малым дитём, то и он так же откликался безобидным увальнем. Но если громилу обидеть чем или прости Спас Вседержитель намеренно разозлить, то отвести лютую смертушку от обидчика могли только резвые ноженьки. Притом все знали, что если Еким насмерть прибьёт, то даже княжеского суда не будет. С него как с гуся вода. Потому что погибший сам виноват. Нечего было свою смерть дразнить да за бороду таскать.

Колющего-режущего Еким не жаловал, а любил он свою колотушку, окованную железом, от одного вида которой у противника моча в штаны просилась, а если детинушка ей ещё и замахнётся играючи, то и вовсе бедолаге обидчику стирать портки не перестирать, всё равно зловонить будут, хоть выбрасывай. Если, конечно, жив останется.

Лежал Дунав с Екимом рядом с открытыми глазами, уставившись в синее небо. Разглядывал облака и жевал травину, мучая себя в тягостных думах. Что-то растеребили в его душе крайние события с последними разговорами. На пиру ещё задумался, а в спаленке у князя нехотя оговорился о своих желаниях на будущее. Что-то щемило его изнутри последнее время, выматывая душу. Не давало покоя какое-то смутное предчувствие чего-то непонятного.

Толи действительно пора завязывать с походной жизнью и в спокойствии оседать на земле подальше от всего этого. Толи наоборот вся эта щемящее нутро мура родилась от праздного безделья, и пора кому-нибудь войну устроить с приличной дракой и с кровью брызгами.

Зацепился Дунав мыслью за свою выдуманную семейность, да так размечтался, что обо всём вокруг забыл. Грёзы его были благостны. Всё-то в них было ладом и до трепета желанно большому богатырскому сердцу. Дом ни дом, а уютное гнездо. Жена ни жена, а сама радушная нежность. Вот живут они, душа в душу, любятся. И детей полон двор и всё в радость. Прямо не жизнь нарисовалась, а сказка.

Но его благостные мысли, так скрупулёзно и в мелочах складываемые в голове, были вероломно прерваны странной песней, зазвучавшей где-то совсем рядом. Странность её состояла в том, что пелась на не знакомом языке. Что-то в этом заморском говоре дружинника не на шутку насторожило. Он в своей жизни повидал инородных земель немерено, да и говоров в походах наслушался всяких, но это было что-то новенькое.

Оторвал он взор от бездонного неба и уставился на подъезжающего караванщика, округляя в недоумении глаза. Инопаш вёл коня неспешно краем дороги вдоль вереницы телег, и смотря в бескрайнюю степь весело напевал невнятную, но весёлую песню:

–Хударбай курзы мурзы, воровай тахты мухты.

Дунав приподнялся на локоть в нескрываемом удивлении, чтобы получше рассмотреть доморощенного певуна. Свободной рукой протёр глаза, как бы проверяя, не ошибаются ли они, видя увиденное. Караванщик боковым зрением узрел на телеге движение и обернулся на уставившегося богатыря, продолжая заливаться безголосой вороной:

– О, Дунава тахтабыр, шуры муры кынь до дыр.

– Э, Инопашка, мать твою за ногу. Это ты по-каковски меня послал и в какие дали? – перебил певца озадаченный богатырь, расплываясь в растерянной улыбке, потому что, зная караванщика, никогда от него не слыхал речей на подобном языке, – что-то я такого говора не припоминаю.

– Да откуда тебе его помнить, коль я его только что придумал, – весело, с довольством ответил Инопаш.

– Это как? – не на шутку заинтересовался богатырь, даже при этом всем туловом сел, отряхивая одёжу от налипшего сена.