Сергей Остапенко - Город не от мира сего. Цикл «Хроники Обсервера». Часть I

Ну, как сказать. Это я, конечно, сильно упрощаю. Не совсем просто так. В обмен на полную лояльность и подконтрольность. Потому что ресурсы ограничены, производство полностью оптимизировано, сбалансировано и автоматизировано, а 99,99 % людей, из наличествующих на сегодня пятнадцати миллиардов, совершенно нечем занять. Кроме, разве что, потребления. Поэтому всё, что они умеют – это питаться и развлекаться. Другому их никто и не учит, ибо тогда очень сложно будет удержать статус-кво.

Признаюсь, я мало соприкасаюсь с массой по рабочим делам, и ещё меньше – в личной жизни, поэтому совершенно не представляю себе её быт, нравы и смыслы. Полвека назад мы расстались с женой, потому что она оказалась из тех, кто не смог противостоять магии халявы. Супруга не смогла сделать то дикое усилие над личностью, запрограммированной на лень и экономию ресурсов мозга, которое сделал я, чтобы совершить скачок в новую элиту. Из нескольких десятков моих потомков почти все удались в неё. Только одна из правнучек подаёт надежды. Она прожила у меня здесь двадцать лет, и, как мне кажется, я сделал всё, чтобы воспитать в ней нужное мироощущение. Возможно, из неё будет толк, но сегодня конкуренция такова, что молодым кандидатам пробиться в элиту значительно труднее, чем нашему поколению.

По правде говоря, и в нашем служении нет никакой необходимости. Всё преспокойно будет вертеться и само собой. Я не верю в апокалиптический бунт машин и прочий бред фантастов из прошлого века. Чего я действительно боюсь, так это того, что общество, лишённое хоть какой-либо иерархии и конкурентного инстинкта, разложится настолько, что станет окончательно неинтересно Создателю нашему и Господу. Не дай бог Он решит не утруждать себя прекращением фарса, в который мы превратили цивилизацию. И мы останемся, как плесень, вертеться на этом шарике, пока не израсходуем всё вокруг и самое себя, не поиздохнем постепенно, не в силах поддерживать прежний уровень потребления, не имея ни воли, ни навыков полагаться на самих себя, как могли люди прошлых эпох.

Впрочем, моя вера даёт мне повод для оптимизма. Я знаю, что время – это свиток, который имеет начало и конец, который разворачивается в своей последовательности, и мы, словно письмена, проступаем на нём, каждый в свое время. Достоин ли этот свиток того, чтобы его прочли Авторы всего сущего, или взглянув, как мы жили, они стыдливо отведут глаза? Сочтут ли его драгоценной рукописью, или же неудачным черновиком? Так или иначе, он будет развёрнут до конца и брошен в огонь обновления. И заново в этом пламени проступят уже не все письмена, а лишь те, что получили на это право.

Возможно, наш свиток вообще не уникален.

Не буду лукавить: я уверен, что это так.

Боже, с возрастом мне всё труднее бывает подойти к сути дела, и я долго жёлчно топчусь вокруг да около. Если будет перед кем извиняться, я приношу извинения за своё старческое брюзжание. Конечно, я не сказал ничего нового, и ещё во времена моей юности всем, у кого была голова на плечах, было понятно, к чему всё катится. Среди элит старого времени было крайне популярно учение, что когда воцарится так называемый постиндустриальный уклад, а экономика, как таковая, кончится, то высвободившиеся человеческие массы необходимо будет сократить. Одно время сильные мира сего к этому варианту и склонялись, но в итоге гуманистические соображения одержали верх, и, как альтернатива сокращению, родилась модель нового социализма, в котором каждый получал полное удовлетворение всех биологических и социальных потребностей без особых оговорок и обязательств. Кроме, как я уже упоминал, лояльности и послушания, конечно. Поскольку традиционная политическая система отмерла, никакого поражения в правах никто не заметил. И, знаете, что? Раз они так спокойно это приняли, я считаю, что они заслужили такую жизнь. В конце концов, никто их не принуждает быть социальными растениями. Ни одному достойному не отказали в шансе стать фрилансером. Беда в том, что с каждым поколением достойных всё меньше.

Меня за эти откровения не похвалили бы, но да: я испытываю угрызения совести за то, что участвовал в создании этого потребительского концлагеря. По мне, так вирус бесплодия был бы гуманнее. Но стратегические решения такого уровня не в моей компетенции.

Я снова отвлёкся. Мой остров – а все мои соседи, обитающие неподалёку, просто арендуют у меня участки – когда-то был пологой возвышенностью посреди депрессивной территории, населённой бывшими шахтёрами. Депрессивными было принято называть такие места во время постиндустриального перехода. На планете есть места, где наступление армагеддона прошло особенно незаметно, ибо после него там ничего не изменилось. Когда-то время замерло и здесь, пока я, пользуясь связями и положением, не прибрал к рукам этот опустевший уголок, и не запустил его часы сызнова.