Инга Могилевская - Петля. Том 2

– Скажи, милый, как тебя зовут?

Мальчик молчит.

– Ты помнишь свое имя?

Мальчик молчит.

– Ты говоришь по-испански? Понимаешь меня?

Молчит.

Он выжидает. Никакой реакции.

– Ты можешь говорить?

Тишина.

– Нет?

Тишина.

– Кивни, если хотя бы понимаешь.

Ничего. Малыш не собирается ни говорить, ни как-либо еще отзываться. Даже наоборот, как ему показалось, еще плотнее поджимает синеватые губки.

Индеец растерянно поворачивается к своему другу, в поисках поддержки и совета.

– Ты на их языке хоть какие-нибудь слова знаешь? Может, попробуешь на нем спросить? – предлагает Тито.

– Язык гринго? Терпеть его не могу.

– Потерпишь. Если что-то знаешь, попробуй спросить на нем.

– А ты сам? Ты, ведь…

– Хок, ты вызвался заменить ему отца. Так, давай!

Индеец задумывается, тормоша память в поисках нужных звукосочетаний.

– Отс Ёр нэйм? 1 1 What’syourname? (англ. транслитерация) – Как тебя зовут? – наконец выдавливает он.

И снова никакого ответа. Ни намека на понимание. Нет, постой… Ему показалось, или бледное личико малыша, действительно, чуть подернулось, словно в ухмылке? Впрочем, рано радоваться – причина подобной реакции скорее в кружащейся возле его ротика мошкаре, а вовсе не в этом уродливом нагромождении звуков. Но он все равно продолжает:

– Ай хэлп. Ноу харм. Ю сэйф. 2 2 I help. No harm. Yousafe. (англ. транслитерация) – Я помогаю. Никакого вреда. Ты безопасность.

Молчит.

– Бой, кам хир. Ю сэйф. 3 3 Boy, comehere. Yousafe. (англ. транслитерация) – Мальчик, иди сюда. Ты безопасность.

–…

– Айм йо френд…йо папа. Кам хир… 4 4 I’m your friend… Your papa. Comehere… (англ. транслитерация) – Я твой друг… твой папа. Идисюда…

Нет. Бесполезно.

– Он ничего не понимает, – разочарованно покачивает головой Хакобо, обращаясь к Тито, – Или, может быть, глухонемой.

– Не глухой точно. А вот немой ли он, или не понимает…А может, просто не желает говорить с тобой, – пожимает плечами.

– Что ты хочешь сказать? Думаешь, он… – внезапная мысль врывается в его сознание, вздымая вихри противоречивых, невнятных чувств. Страх, жалость, вина, боль, отчаяние, стыд, раскаяние – голосят, вопят, многозвучно громыхают внутри него, будто какофония бессвязных нот, выбиваемая из клавиш рояля пальцами безумца, – Думаешь, он помнит, что я…

– Кто знает, что он помнит, а что нет? – перебивает профессор, – Кто знает, что сейчас творится в его головке, Хок?

Индеец закрывает глаза, пытаясь успокоиться. Легкий удар по лодыжке заставляет его вздрогнуть. Мальчик все-таки бросил камень. Не сильно – нет – откуда у него силы? Так, слегка задел. Но, видно решив, что враг поражен, предпринимает новую попытку бежать. И снова неудача – снова ножки подкашиваются. Плюхается плашмя, распластавшись на сырой траве, утыкается личиком в густую зелень, топя в ней шквал мучительных, душераздирающих стонов.

– Все. Хватит… – выдыхает Хакобо, потянувшись к валявшемуся на земле пончо.

– Не надо! Не делай этого! – вскрикивает Тито, но уже поздно.

В долю секунды индеец подлетает к мальчику, накрывает его, будто пойманного мотылька, ловко и крепко, укутывает, зажимает… Хрупкое стянутое тельце в его руках порывисто дергается, прогибается, извивается, из-под спеленавшей его с головой ткани продолжают доноситься все те же жуткие стоны, постепенно переходящие в сдавленное мычание.

А потом, вдруг, разом утихает, расслабляется, становится неестественно мягким, податливым. Хакобо аккуратно сдвигает эту «смирительную рубашку», полностью открывая его личико.

– Нет… Нет… господи! Я же ничего не сделал… я просто хотел придержать… Сынок, не надо… Дыши, умоляю! – испуганно причитает он, легонько похлопывая бесчувственные щеки.

Профессор уже тут как тут. Поспешно прижимает два пальца к шее ребенка. Стоит так какое-то время, хмурясь.

– Что с ним?! Говори!

– Ему поесть нужно, – мрачно заключает Тито, – поехали, пока он еще жив.

Долгое время они ехали молча. Плелись шагом, поскольку мало того, что Хакобо приходилось держать ребенка, да еще держать его нужно было так, чтобы не повредить и без того покалеченную спину. Периодически он боязливо дотрагивался пальцами до бледной шейки, или сжимал спичечное запястье, чтобы убедиться, что сердце бедняжки еще трепещет. Да, оно трепыхалось: слабо, тихо, медленно, словно едва заметное колыхание океана в штиль.

– До моего дома еще два часа езды, а до твоего такими темпами минимум шесть, – внезапно проговаривает Тито, – Я что предлагаю: ты подождешь меня у деревни, а я возьму мальчика к себе, осмотрю, как следует, подлечу его раны, если очнется, попытаюсь накормить. Потом верну.