Инга Могилевская - Петля. Том 2

Это ужас – даже прежде, чем мозг успевает расшифровать отпечатанный на сетчатке глаза образ – его охватывает ужас… Ужас, что сминает рассудок в своем безжалостном стальном кулаке, а после, рвет его на части, как никчемную ветошь, ужас, что, проникнув под кожу, словно инфекция расползается и распадается внутри на миллиарды колких, режущих крупиц, ставя дыбом каждый волосок на теле, ужас, от которого хочется вопить, и хочется бежать прочь, а вместо этого не остается ничего другого, кроме как стоять неподвижно и смотреть прямо ему в лицо. Ужас невозможного, немыслимого, невыносимого, неприемлемого… Но реального? Произошедшего? – Ужас уступает место ярости.

– Ты что с ним сделал!? – орет Хакобо не своим голосом.

– Он не человек! Не ребенок! Он – Сатана! Слышишь? Сатана!

Он не слышит, он хватает конец обвитой вокруг шеи безумца веревки и тянет за него, тянет – со всей силы, со всей ярости, от всего отчаяния. Кровь пульсирует в голове, заливает глаза, закладывает уши. Он больше ничего не слышит: ни надрывные предсмертные хрипы Рауля, ни хруст его шейных позвонков, ни собственное звериное рычание… Приходит в себя только от тихого леденящего шепота Тито:

– Хок… мальчик еще жив…

Перешагнув через труп задушенного, он подлетает к этому… к этому… Как он может быть еще жив?! Этот наполовину зарытый в грязь крошечный, сжавшийся в позе зародыша скелетик, обтянутый серовато-бурой от сплошных синяков и кровоподтеков кожей. И то не везде. На спине, как будто и вовсе ее нет – одна сплошная рана – плотная скорлупа заскорузлой крови и гноя. Собачья цепь вокруг тонкой шейки, туго стянутые грубой веревкой стебельки рук… Расковывает, развязывает, растирает. Такие холодные! А его лицо? Откидывает слипшиеся от грязи и крови волосы – даже под этой коркой замечет их странное лишь слегка поблескивающее серебром бесцветие. Серое мертвое личико ребенка: впалые щеки, острые скулы, огромная нарывающая ссадина от левого виска и до синеватых чуть приоткрытых губ: сухих, искусанных и потрескавшихся… Жирная черная муха проползает по бесчувственной коже остренького подбородка и присасывается к разбухшей в уголке рта язве… – Пошла прочь! – и глаза… Господи! Глаза, завязаны грязной черной тряпкой… Зачем?! Глаза-то зачем?! Тянется, чтобы потрогать, развязать – по ладони пробегает едва ощутимый ветерок его дыхания.

– Хакобо, подожди. Не снимай повязку. Давай не здесь, – останавливает его Тито.

– Да… – скинув с себя пончо, он осторожно укутывает в него это маленькое серое существо, поднимает на руки. Какой же легкий… хрупкий! Страшно шаг ступить – словно он держит фигурку из пепла. Страшно дышать на него – словно любой неосторожные вздох способен унести прочь душу так отважно и отчаянно хватающуюся за непригодное для жизни тельце.

– Ладно. Надо уходить, – еле слышно проговаривает он.

– Ступай. Я сейчас, разберусь с трупом и догоню, так же сдавлено и тихо отзывается Тито.

Они выехали из деревни еще до рассвета. К счастью, никто им по дороге не встретился, никто не видел. Тело задушенного мерзавца Тито подвесил к потолку в подвале, уложив под ним опрокинутый навзничь табурет. Когда его обнаружат, решат, что самоубийство. Скорбеть по нему особо никто не будет. У этого психа не осталось ни семьи, ни родственников. Разве что их бывшие сотоварищи… Нет, эти уж точно не будут переживать по поводу его смерти! После того случая год назад, Рауль, видно посчитав, что вынесенного из поместья добра ему недостаточно, заделался процентщиком и обобрал всех своих не блиставших умом односельчан до нитки, да еще в долги вогнал. Так что, они, наконец, вздохнут спокойно. Здесь все гладко. Не гладко на сердце. Гадко. Очень гадко…

Хакобо едва находит в себе силы взглянуть на запрокинутую голову мальчика, покоящуюся на его напряженной, крепко вцепившейся в поводья руке. В свете зарождающейся зари замечает, как слегка подрагивает натянутая жилка на тоненькой истертой цепью шее и, кажется, немного шевельнулись губы. Пончо, в которое он укутал несчастного, уже все насквозь промокло – пытаясь устроить искалеченное дитя поудобнее, он нечаянно задел подсохшие струпья на его костлявой спине, и те снова начали сочиться сукровицей, кровью и гноем. Теперь вот липнет к рукам. И запах… Запах мертвечины. От него еще тревожнее на душе. Страшно. Надо бы промыть раны, и обмотать чем-то чистым. Только пока нечем. Придется обождать до дому. Лишь бы маленький дотерпел… Ладно… Ладно… Это еще полбеды. Повязка на глазах – вот что пугает его больше всего… Что она скрывает? Может, под ней уже давно нет глаз, а лишь две черные заглатывающие дыры? Если этот скотина сделал, что хотел, если он выколол их… Не думай об этом! Нет смысла уже об этом думать! Но, если у мальчонки, и правда, уже нет глаз, как же тогда? Что делать? – Все возможное. В любом случае, СДЕЛАТЬ ВСЕ ВОЗМОЖНО, ЧТОБЫ СПАСТИ.

Читать дальше