Инга Могилевская - Петля. Том 2

– Хакобо, отступись, умоляю, – лепечет позади него Тито, – отпусти его. Разве не видишь, он тебя боится.

– Я просто хочу…

– Оставь. Ты только хуже делаешь. Пусть… пусть сам…Он все равно далеко не сможет убежать. Но дай ему осознать, что он в безопасности и на свободе.

Нехотя, индеец все-таки отпускает ребенка, чуть отодвигается в сторону.

– Откуда в нем столько силы, – задумчиво шепчет он, потирая царапины на лице, и не сводя изумленных глаз с пытающегося отдышаться мальчонки.

– Увы, это не сила, Хакобо, – его спутник присаживается рядом на корточки, – Силы в нем давно иссякли. Страх, боль и ярость… Что угодно, но только не сила.

– Но дерется он…

– Дерется не за жизнь, а на смерть. Взгляни, еще немного, и у него бы просто лопнуло сердечко…

А ведь и правда: припал на четвереньки, а как дышит! Будто загнанный зверек. От каждого вдоха грудная клетка вздувается так, что, кажется, его ребрышки вот-вот прорвут эту тонкую, едва ли не прозрачную кожу. Смотреть на него больно… и страшно… Но и отвернуться невозможно. Бедное дитя!

Но, вот, вроде, начал потихоньку успокаиваться…Непроизвольно заваливается на бок, и чуть склонив голову, подставляет приоткрытый ротик к струящейся под ним воде – все не может напиться… Снова делает робкую попытку приоткрыть глаза, и тут же – хриплый вскрик, нисходящий в протяжный стон. Заслоняет лицо одной рукой, а другой начинает поспешно шарить вокруг себя, словно пытаясь что-то нащупать.

– Что он ищет? – недоумевает Хакобо.

Тито покачивает головой: – Кажется, догадываюсь… – потом поднимается, медленно подходит к ребенку. Тот настораживается, заслышав рядом хлюпающие по воде шаги, напрягается, будто снова готовясь к схватке, дрожит, пробует отползти назад, но, упершись разодранной спинкой в торчащий из воды валун, шикает от боли, замирает, еще плотнее сжимает веки.

– Ты это потерял, малыш? – Тито извлекает из кармана тот грязный черный лоскут, которым недавно было стянуто лицо ребенка, и осторожно опускает на упиравшиеся в камни ладошки. В ту же секунду мальчик хватает тряпку, быстрыми, но неуклюже скованными из-за травм движениями накрывает ею глаза, закручивает на затылке узел, и снова принимает ту же оборонительную позу.

– Все – все. Не бойся, маленький, не трону. Ухожу.

Тито возвращается обратно к индейцу.

– Ты совсем сдурел?! – гневно шепчет Хакобо, – Что все это значит?!

– Похоже, он сам себе повязывал глаза, – мрачно поясняет Тито.

– Что? Зачем?

Профессор пожимает плечом: – Не знаю… Может, этот псих его приучил, а может, чтобы уберечь … Понял, как они бесят его мучителя и вот, догадался.

– Это атрибут пленника, идиот! Он ему больше не нужен! Я не хочу, чтобы он когда-либо снова надевал эту гадость! – Хакобо подрывается было к мальчику, чтобы снова стащить с его глаз эту чертову тряпку – стащить раз и навсегда, но Тито придерживает его за руку.

– Стой…Не трогай. Малыш черт знает, сколько времени провел в подвале. Единственный свет, что он видел, был тот – из люка, и означать он мог лишь одно – его снова идут мучить и бить. Дай ему привыкнуть. Постепенно. Если ему так спокойнее, то пусть. Да и глазам еще нужно время, чтобы адаптироваться. Яркие солнечные лучи – не лучший вариант.

Индеец тяжело вздыхает. Снова с горечью смотрит на этого крошечного несчастного человечка, съежившегося не то от страха, не то от холода меж гладких влажных камней. Его и без того невыносимо бледная кожа в прогалинах темных гематом теперь отливает каким-то голубоватым цветом, дыбится мурашками мелкой дрожи, сгоняющими ледяные капли по покатым канальцам межребрия. Взлохмаченная белокурая головка неуверенно покачивается на шее из стороны в сторону, словно бутон цветка – слишком большой и тяжелый для столь тонкого и хрупкого стебелька.

– Ладно… Все равно надо выманить его из воды. Он уже весь продрог.

– Только осторожней.

Хакобо приближается к ребенку на пару шагов. Замечает как рука мальчика, скользнув вниз, захватывает небольшой булыжник… Еще шаг. Рука приподнимается, готовясь метнуть в него камень…

– Не бойся. Я тебя не трону… Все хорошо… – мягко заговаривает он, – Я хочу помочь.

Рука с камнем не опускается. Предплечье округляется крошечным холмиком напрягшейся мышцы.

– Ты в безопасности. Не нужно меня бояться, сынок…

До него вдруг доходит, что, называя мальчика «сынок», он даже не потрудился узнать его имя. А ведь, может, с этого и надо было начать? С этого простого, доверительного: