Павел Кольцов - Чем я хуже?

— Это интересно. Я узнаю.

— Узнай-узнай. При штурме полевых укреплений, окопов, пехота танкам также необходима. Если вражеский солдат не испугается громыхающей ему навстречу и стреляющей железяки (хотя, конечно, многие боятся), он спокойно пригнется в окопе и переждет, пока танк не проедет. А потом закинет ему сзади на моторное отделение опять же бутылку с горючкой. Идущая следом за танковой броней пехота ему бы в этом помешала.

— Вполне логично.

— Вот, вот. Логично. Но наши отцы-командиры (да, и немецкие тоже) пришли к этому не путем умозаключений, а путем подсчета потерь и солдат, и боевой техники…

— Еще что-нибудь?

— Пока нет. Если вспомню — добавлю.

— Ну, и то хлеб. Клава, успела напечатать?

— Вот, пожалуйста, — достала страницы, прокрутив барабан пишущей машинки, Клава.

— Ну, что ж. Я передам наверх. Думаю, еще успеют оценить и отреагировать.

17 сентября, выйдя с Клавой на завтрак, Алексей Валентинович застал в гостиной уже сидящего за столом с утренней «Правдой» Михаила.

— Доброе утро, — поприветствовал он его. — Что пишут? Началось?

— Доброе, — кивнул Михаил. — Началось. Но в газете об этом еще ничего. Ее ведь вчера в набор сдавали. Но я с утра позвонил, куда надо. Узнал. Все идет по плану. Границу перешли. В 12.00 по радио выступит Вячеслав Михайлович. Тогда и вся страна узнает. Вы с Клавой тоже прервитесь на это время — послушаете.

— Хорошо. Меня больше интересует официальное объяснение Молотовым мотивов похода в Польшу. Такое же, как в моем времени, или поменялось? Ты еще не в курсе?

— Об этом, — покачал головой Михаил, складывая газету, — мне не рассказали. Подождем — услышим. Потерпи.

Без пяти двенадцать, все трое опять собрались в гостиной перед включенным радиоприемником. «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути…» — своим характерным приятным тембром пел Утесов. Михаил уже сидел в черном кожаном кресле, приветливо глядя на вошедших супругов. Супруги расположились рядышком на диване. Диктор объявил о срочном правительственном сообщении. Из всех троих больше всего, по-видимому, переживал Алексей Валентинович. Капли пота непроизвольно выступили у него на широком лбу и висках, но он этого не замечал; по спине, вдоль позвоночника, пот тек буквально ручьем; сердце колотилось в груди в бешеном ритме. И товарищ Молотов заговорил.

Буквально после первого десятка фраз Алексей Валентинович успокоился, откинулся на прямую спинку и заулыбался: товарищ Сталин таки да, как говорят в Одессе, прислушался к его мнению. Точной речи Молотова в своей действительности он не то, что не помнил, — просто не знал. Но суть ее представлял. Речь должна была идти об освобождении братских украинского и белорусского народов от ига бело-панской Польши и счастливом воссоединении их с единокровными соплеменниками в Советском Союзе. Примерно так. Логика и знание истории подсказывают. Но сейчас Нарком иностранных дел говорил совершенно другое.

Красная Армия сегодня рано утром, оказывается, перешла свою западную границу совсем с другой целью: спасти весь многонациональный народ, населяющий Восточную Польшу от ужасов войны, преступно допущенной трусливо сбежавшим польским правительством и его недальновидной политикой; навести порядок на землях, оставшихся фактически в хаосе без управления и, кто бы мог подумать, остановить наступающие германские войска, хоть и дружественные Советскому Союзу, согласно недавно подписанному договору о ненападении, но в отношении Польши, все-таки, совершающие насильственные действия. (Интересно, а господин Риббентроп был заранее оповещен о содержании речи товарищи Молотова? С германскими друзьями ее согласовывали? Или для них это «приятная» неожиданность? Спасение восточных польских земель от германских насильственных действий…).

И ни слова об освобождении польских трудящихся от эксплуататоров помещиков и капиталистов. Тоже знаковое умолчание.

Дальше следовал насмешливый укор западным союзникам Польши, трусливо бросившим ее наедине с наступающими полчищами вермахта и даже запретившим, на всякий случай, выдавать боевые патроны своим передовым частям, самоотверженно, не щадя живота своего, «воюющим» с Германией, исключительно сидя в своих глубоких окопах и толстостенных комфортабельных многоэтажных дотах на линии Мажино.

Товарищ Молотов выразил дань уважения мужественным польским солдатам и офицерам, в неравных условиях пытающихся безуспешно отстоять родную землю и, особенно, Варшаву.