Юлия Алева - Пепел и роса

На все наши проекты родственник посмотрел крайне снисходительно, а на прощание заполировал все обращением к Гроссе и подрядчику.

— Напортачите — в Сибири сгною.

И как-то верилось.

— Ну как, Вам понравилось? — осторожно уточнила я, когда мы почти доехали до Моховой улицы.

— Нет. Тесно там и мрачно.

— Мне как раз. — затараторила я.

— Ты ж не вечно в трауре ходить будешь. А графине Татищевой ютиться в трех комнатушках…

— Но их содержать проще. — ушла в оборону я. — И мне ни к чему такой дворец.

— Дело твое. Строй. Продать всегда можно. — он окидывал взором колоннады, десятки сияющих окон и царственные врата своего владения, на фоне которого мое жилище определенно получалось вороньим гнездом. Поношенным вороньим гнездом для птицы, страдающей тяжелой анорексией.

— Денег-то хватает пока? — с хитринкой поинтересовался родич перед отъездом.

— Да, Николай Владимирович, спасибо за заботу. — чуть присела в реверансе стоя на крыльце. Лето обещало стать еще жарче, где-то по соседству ночью опять поработали золотари и теперь уже не так умно выглядел тот факт, что я остаюсь в таком пекле в городе. Но кто пережил лето 2010, тому и в аду холодно, так что не будем жаловаться, а станем жить дальше.

После утреннего чтения я практически без завтрака отправилась по своим делам. Теперь моя престарелая Лазорка чаще отдыхала, (и я даже озвучила идею отправить ее в Вичугу на травке пастись, чем внесла сумятицу в мировоззрение кучера, который доселе считал меня лишней обузой) поэтому ежедневно мне выделяли разных лошадей графа, чтобы ни одна не застаивалась. На кухне я заимела репутацию безобидной блаженненькой, и это было единственное место в доме, где меня воспринимали без ужаса, поэтому морковку и яблоки выдавали по первой просьбе, равно как и пироги для строителей. Я чаще улыбалась и меньше разговаривала, но мужская половина прислуги все равно старалась лишних дел со мной не иметь.

Ранняя служба в храме, народу не так уж много, но вот платочки зашуршали, зашептались. В дверях в сопровождении нескольких гвардейцев и стайки женщин в черном вошла миниатюрная женщина лет пятидесяти с гордой осанкой и печальным лицом под очень дорогой вуалью. «Вдовствующая императрица» — прошелестели вокруг и незаметно расступились. Перекрестившись перед большим резным распятием, Ее Величество преклонила колени перед алтарем и так и провела весь остаток службы. Скорбь этой крохотной, но такой величественной женщины была столь сильна, что читалась даже со спины. Я смотрела на нее и явственно чувствовала свое малодушие.

Моя привязанность к мужу строилась на очаровании и благодарности. Наш союз не успел стать крепкой дружбой, по объективной причине не перерос в страсть, а последние его дни выпили из меня всю душевную силу. Поэтому горевала я как по близкому человеку, но не так, как Ее Величество. Поэтому и хватило мне первых месяцев траура, чтоб выплакать все слезы и со светлой печалью в душе жить дальше. А ведь как хочется пережить такое, чтобы потом было кого вспоминать так. В то же время, ей придется стольких сыновей, внуков и внучек, других мужчин и женщин поминать в ближайшие годы, что сохрани Господь нас от такой чаши.

И было мне жаль ее, всех ее близких, и несчастного Петеньку, который тоже не успел прожить свою большую и интересную жизнь. И слезы застилали глаза, превращая иконостас в темный фон большого моря пламени свечей. Кто-то тронул мой локоть и я повернула голову, чтобы оцепенеть и опуститься на колени.

— Ваше Величество…

— Не стоит, сударыня. — с легким акцентом произнес негромкий голос. — Вы тоже потеряли мужа?

— Ддаа…Поручика Петра Татищева… — что же делать? Я вообще не знаю, как разговаривать с особами такого уровня. — Но мою утрату не сравнить… Вашего супруга потеряли не только Вы, но и сто пятьдесят миллионов человек…

— Да, дитя… — Она перекрестилась, перекрестила меня и протянула платок, потому что мои слезы бессовестно капали не только на мое, но и на ее платье.

И удалилась, оставив публику коситься в мою сторону. Аккуратно, по стеночке, я уползла из храма, истово перекрестилась на выходе и бросилась к кучеру.

— Мефодий, домой едем.

По дороге меня трясло. То, что я нарушила все мыслимые нормы этикета, о которых не имею представления — бесспорно. Но явного оскорбления не нанесла же? А то, что нарушила — чем карается? Сибирь? Ссылка в деревню? Вряд ли казнь — в эти годы вешали только цареубийц и изменников, по-моему. Брата дедушки Ленина точно за такое.