Вячеслав Рыбаков - Гравилет «Цесаревич» [романы]

Потому-то многие представители поколения, о котором идет речь, ограниченного с одной стороны генерацией шестидесятых, а с другой — молодыми, так часто создают антиутопии (дистопии тож), стремясь поставить на всем нашем обществе, на всей человеческой цивилизации жирный крест, ибо намного проще перечеркнуть всю картину, нежели отделить реальность от миража. Иные из них почитают адекватным действительности лишь абсурд; другие уходят в изящные дебри постмодернизма; третьи углубляются в формальные изыскания, ставя во главу угла эстетические концепции. Причем все эти эксперименты чрезвычайно интересны. Ведь неочевидность картины мира, если разобраться — для всякого писателя дар Божий. Судите сами: о паровозе, скажем, можно в лучшем случае написать интересную статью, тогда как о пышущем жаром Железном Коне, мчащем сквозь мир и влекущем мир за собой, слагались поэмы и песни…

Вячеслав Рыбаков избрал собственный путь. Изначально воспитанный на фантастике шестидесятых, он впитал ее систему ценностей — ценностей, напомню, общечеловеческих — и этими внутренними, субъективными ориентирами заместил обманчивые внешние. А снарядившись таким образом, отправился в слепой полет.

Впрочем, не совсем: ведь слепым полетом именуется в авиации тот, что совершается в отсутствие видимости, когда ориентироваться приходится лишь по приборам. Здесь же уместнее говорить о полете сквозь миражи. Рыбаков поставил свой духовный гирокомпас на меридиан, вычерченный в системе вечных координат — координат этических. Если ефремовская «Туманность Андромеды» или «Возвращение» братьев Стругацких были утопиями социальными, социологическими, философскими, то рыбаковские повести и романы являют собой новый жанр — нравственную утопию.

Конечно, было бы верхом наивности полагать, будто сами по себе утопии способны изменить мир — литература никогда не оказывала на жизнь непосредственного влияния. Иное дело — область духа: здесь слово исстари было самым могучим, по сути, единственным инструментом. Лишь прибегая к нему и можно поддержать, сохранить, возродить извечные этические ценности — доброту и уважительность, терпимость и благородство, честность, верность и совестливость… Ибо только с их помощью можно попытаться развеять миражи.

Именно это и делает своим творчеством Вячеслав Рыбаков — пребывающий в растерянности перед многоликостью текучей фата-морганы, но сохранивший и укрепивший в себе цельность души. А ведь сделать это было отнюдь не просто, когда вокруг, пользуясь названием одного из рыбаковских рассказов, — только ветер и пустота, в которой пляшут миражи.

Андрей Балабуха

А как эта травка называется? А куда шмель полетел? А почему шмель мохнатый, а оска гладенькая? Он что, что ли, оскин муж? А можно его поймать? Зачем же, собственно, его ловить, пусть летит себе, ты не находишь, Антон? А он жужжит здорово, как трансформатор. Он тока не вырабатывывает? Нет. Надо говорить: «вырабатывает», изволь запомнить, стыдно. Большой уже. А почему нельзя? Потому что это неправильно, существует общепринятая разговорная норма. А кто первее всех норму придумал? А до него молчали, или тоже говорили, только не так, как он потом придумал? А может, я другую норму придумал! Некоторое время Антошка азартно вопил по-тарабарски. А вы чего не отвечаете, обиженно спросил он затем. Вот именно поэтому, отвечал Симагин, именно поэтому, понял теперь? Затем нормы и создаются, чтобы разные люди могли друг друга понимать, и не было так: кто в лес, кто по дрова. А как же понимали того, кто первее всех придумал? Видишь ли, Антон, такого никогда не было. А как было? Все сразу заговорили одинаково? А ведь правда, человек от обезьяны произошел? А если один человек уже произошел, а другой еще нет, как же они разговаривали? А у обезьян есть разговорная норма? Есть. А у собак есть? И у собак есть. А почему у нас нет собаки? Потому что маме не успеть и нас кормить, и ее. А надо в столовую ходить. Некогда. А пусть домой принесут. Невкусно. А что такое «Обед на дом со скидкой десять процентов»? Это когда несут и по дороге десять процентов на землю скидывают. А процент — это сколько? Это одна сотая.

Они пришли. Симагин начал раздеваться, но увидел, как Ася заламывает руки за спину, чтобы расстегнуть свои две голубые пуговички, и прыгнул к ней: