Марина Дяченко - Армагед-дом

Светкин день рождения пришелся на воскресенье. Двадцать второе ноября, привычно отметила Лидка.

Гости собрались к половине восьмого. Мальчишек было шестеро, девчонок – вместе с Лидкой – тоже. По-видимому, в таком расчете крылся некий смысл; выпив по рюмке мутноватой крепкой жидкости, гости разбились по парам, как в детском саду. Рядом с Лидкой оказался длиннющий, бледный, болезненного вида парень лет восемнадцати, явно близорукий, но стесняющийся носить очки.

После первого же тоста закружилась голова и сразу сделалось легче: уже ни о чем не думалось, во всяком случае ни о чем плохом.

Лицеистов в новой компании не ставили ни в грош. Все, кроме Лидки, были гости из двести пятой школы, из младшей и средней групп, а тот, что сидел рядом с Лидкой, и вовсе из старшей, второгодник. Говорили о собственных учителях – исключительно паскудных, глупых и пошлых. У каждой училки было по несколько кличек; Лидка путалась и никак не могла понять, кто кого куда послал и кто кого огрел линейкой. Сдуру призналась в невежестве – и сразу же сделалась центром компании. Ее наперебой принялись просвещать:

– …А химичку – «доска, два соска». А математичку – Феня Хреновна. А гэошника…

Остальные клички были непечатные, но большей частью смешные до колик. Лидка по-лошадиному ржала и повторяла вслух наиболее смачные прозвища. С удовольствием примеряла их к лицейским завучихе, математичке, директору – она только теперь поняла, как сильно их ненавидит. За вытянувшиеся физиономии на пороге Музея, за патетические завывания: «В этом святом месте…» И за то, что ее не исключили. Пусть бы выгнали – так нет, брезгливо поморщились, опасливо покосились на Зарудного-папашу и оставили. Чтобы всякий раз, вызывая ее к доске, скептически поджимать губы.

А в двести пятой, именем которой лицеистов запугивали до дрожи в коленках, губ никто не поджимал. Там бранились и кричали, швырялись книжками, лупили линейкой по голове и вызывали родителей, но губ поджимать там никто не стал бы, во-первых, потому что все ученики считались испорченными по определению и ждать от них целомудрия не имело смысла. А во-вторых, потому что честнее один раз закатить девчонке пощечину, чем месяц за месяцем морщиться и презирать.

– …А этот парень тогда спер у бати ключи от машины и привел Анжелку в гараж. Они мотор завели, чтобы не холодно, и полезли на заднее сиденье. А машина здоровенная! Вот они и стали кувыркаться, а гараж закрыт! А мотор работает! Они позасыпали и отравились, ну, нанюхались выхлопов, вместе их и похоронили…

– Вот ты ржешь, а мне мамка ключи от машины не дает теперь…

– На тот свет захотел?!

– Все фигня, хлопцы, из нашего класса один пацан в подвале поставил раскладушку у трубы, тепло…

– …я у сеструхи с головы этот кулек тащу, а она уже синяя, еле откачал… «Скорую» не вызвал, чтобы на учет не поставили…

– …ну ладно, думаю, денег я добуду, не впервой, но чтобы задницу ему подставлять…

– …купил петарду и училке в стол. Как она заорет!

Лидка отхлебывала из рюмки и хохотала все громче. Каждое слово казалось неимоверно смешным, но почему-то сразу же забывалось.

Уже через час она была своим парнем в новой компании. Бледнолицый сосед-второгодник пел под гитару. Его звали Геной, Лидке он нравился все больше и больше – такой взрослый, с голубыми беззащитными глазами, с хрипловатым усталым голосом…

Потом зажгли две свечки и погасили люстру. Включили музыку, и Гена пригласил танцевать не Лидку, а длинноногую соседку справа. И прямо по ходу танца полез ей под коротенькую юбку-пояс.

Лидка выбралась из-за стола, пошатываясь, протиснулась между танцующими, нашла ванную. Долго смотрела в собственное пьяное, лупоглазое лицо, тщетно пыталась сосредоточиться.

Катись все к чертям! Все равно скоро мрыга! Почему она, Лидка, не имеет права делать то, что хочет?! Хотя бы накануне неотвратимой смерти…

– Эй, малая! Иди сюда, играть будем!

Комната плавала в табачном дыму. Со стола прибрали пустые тарелки, именинница притащила детский волчок на присоске, с бегущей стрелочкой. Под всеобщий хохот волчок запускали, и тот, на кого указывала стрелка, снимал с себя часть одежды. Сладко замирало сердце, было страшно и весело, гости по очереди стягивали с себя туфли, рубашки, носки, пояса, потом тот, что сидел напротив Лидки, оказался в одних трусах и заорал, что больше играть не будет, но на него заорали в ответ, что выходить из игры нельзя и что правила есть правила. Он подчинился и всякий раз шумно радовался, когда волчок указывал на другого.