Василий Панфилов: Отрочество

- Я, может, по хозяйству помогу? – решил отстраниться Мишка.

- С чего бы? – удивился опекун.

- Я же не ваш, - засмущался Пономарёнок, - а так, просто…

- Глупости! – дядя Гиляй настроен решительно, - Я тебя не в высшее общество ввожу! Да и ты не босяк с улицы, а человек уважаемой профессии, что ж тут такого? И не спорь!

- Владимир Алексеевич? – удивился какой-то молодой человек на подходе к редакции, - Вы к нам!? Я должен это видеть своими глазами, а не через чужие пересказы!

И с опозданием:

- Здравствуйте!

- Здравствуй, Миша, - опекун протянул руку, - рад тебя видеть. Как в газете? Всё по прежнему?

- Если вы говорите за наш привычный хаос, царствующий над порядком, то да, - засмеялся Миша, - а эти молодые люди за вашей спиной?

Представили и нас, вполне по взрослому, без всяких там детскостей.

Швейцар на входе заулыбался в бороду, и нарочито отвернулся, пропуская нас. В холле шумно беседовали двое, и дядя Гиля, сделав страшное лицо и приложив палец к губам, начал подкрадываться.

- Попался! – страшно прорычал он, обхватив одного из спорщиков сзади и подымая в воздух, - Коварный соблазнитель чужих жён!

Схваченный заверещал зайцем и принялся лягаться, впадая в панику. От позора мокрых штанов его остановила только реакция окружающих – хохот заместо бросания на помощь.

- Гиляй? – неуверенно сказал подвешенный, тут же поставленный назад, - Ну кто ж ещё, а?! Здорово, чортушко буйный!

Пообнимались, посмеялись, и как-то само собой – раз! И толпа в холле. А наверх орёт кто-то:

- Гиляй приехал! Владимир Алексеевич!

Загудело! Такой себе праздник с хи-хи и воспоминаниями. Вниз сперва все, потом той же толпой вверх. Гомон, рукопожатия, нас представляют, визитки десятками раздаём и получаем. И всё так – шумно, напористо, очень по репортёрски. Вопросы, вопросы… обрывки историй старых, и снова – раз! Тоже самое, но под другим углом спрашивают.

С подковырками и без оных, но непременно рвано всё, кусками. Друг дружку то перебивают, то сыграно так – командой.

О жизни вообще и с дядей Гиляем в частности. О творческих планах – ну да это больше Саньке, хотя и у меня спрашивали.

Я уж на што привык самую множечко, а Мишке каково? Ажно глаза закатываться начали предобморочно – от передозировки впечатлений, значица. Я его за себя задвинул, и огонь на себя!

- … почему именно на Молдаванке? – интересуется пожилой… хотя какой пожилой? Ровесник дяди Гиляя, но таки да! Пожилой! Он, а не дядя Гиляй. Тот ещё ого-го, а не отдышка и ожирение!

- А почему бы и не да? – парирую я, обмениваясь визитками с редактором и ведя с ним параллельную беседу, всё больше мимикой и руками.

- Странно просто, - жмёт тот рыхлыми плечами, можно снять квартиру и в более приличном месте.

- А оно мне надо? Приличное? Я по лету хочу босяком иногда побыть, а не приличным молодым человеком, потеющим в жарком костюме. Полуприличного хватит!

Смеётся…

Из «Одесских новостей» в «Одесский листок» перекочевали, потом в «Вечернюю почту». Репортёры из других газет, попроще. И разговоры, разговоры!

В один фон все и всё слилося, а закончилось когда, то и – батюшки! Время за полдень далеко перевалило! Куда несколько часов делось?

- У вас всегда так? – вяло поинтересовался Пономарёнок, привалившись к стене здания и обмахиваясь кепкой.

- С ним, - киваю на опекуна, - да! Такой себе человек-цирк в одном лице.

Смеётся…

Устали так, што Мишке даже и всё равно, што обедать в ресторан зашли. Ноги передвигаются, а мозги уже всё, цементом залило после такого общения. Мне тяжко, а каково ему?!

Зато и ого! За полдня чуть не со всеми репортёрами Одесскими познакомились, и… я ковыряюсь в памяти и спрашиваю неуверенно:

- Я што, на работу подрядился?

Владимир Алексеевич засмеялся до слёз.

- Карикатуры «Одесским новостям», и фельетоны «Одесскому листку» обязался.

- Я?! Фельетоны?! – опекун кивает, улыбаясь в усы. Бум! Моя голова упала на сложенные руки.

- А со стороны бойко всё, - неуверенно сказал Санька, пока Владимир Алексеевич делал официанту заказ, - такой весь дельный-додельный!

- По возможности, - успокоил меня дядя Гиляй.

- Ну и то… Ничего ведь не помню!

А опекун уже привстал и машет кому-то…

- Сергей! Уточкин!

Фира с утра задумчива и немножечко меланхолична.

- Мне таки показалось, или Владимир Алексеевич не в большом восторге от меня и нас вместе? – осведомилась она у матери, отложив наконец книжку в сторону.

- Мине показалось, шо тебе не показалось, - в тон ответила мать, не прерывая готовку.