Далия Трускиновская - Испытание

Прямо в очи летит снег от конских копыт. Снег с пахучей хвои — прямо в кудри твои… Кони — быстры, други — рядом, впереди — пути побед…

— Санька, это ли не радость.

— Нет… Угнетает белый цвет. Будто ты, и я, и кони — все на этом на лугу, как на белой на ладони, мы подставлены врагу…

— Вот что я тебе скажу, — тем я здесь и дорожу, что не спрятаться, не скрыться, не замаливать грехов — ждёт белейшая страница сердцем писанных стихов. Белизна сплошная эта ждёт, пойми, иного цвета… Рыжей шкуры коня. Рыжих всплесков огня. Алых капель мелкой дроби — если ранит меня. Вот перо и вот чернила! Их столетьями ждала белизна, для них раскрыла безупречные крыла. Принимаю, и без слова — пулю в сердце на скаку, если нет пути иного написать свою строку.

— Да зачем всё это надо? Иль искусства венец — только здесь, со смертью рядом? Объясни наконец!

— Только здесь — на белом поле, где сейчас начнётся бой, только здесь, на вольной воле, истинны восторг и боль, только здесь — до слёз, до боли — мы способны быть собой. Здесь — в себя и друга верим. Сомневаешься? Проверим!

Ну-ка, Саша, погляди — там, на расстоянье взгляда, по сценарию, засада ожидает впереди. Там петлял дорогой узкой обмороженный до слёз, заблудившийся, французский с артиллерией обоз. Наших пленных следом гонят — на войне, как на войне. Может, твой прапрадед тонет, обессилев, в белизне?

Подтянись-ка на коне!

Боевой рожок зовёт! Коней — в намёт, клинки — вперёд! По нетронутым снегам — в гости к пуганым врагам!..

Дальше что? Сама не знаю. Ветра свист? Из горла крик? Видела иль сочиняю этот странный, страшный миг? Непричастный ритму боя, ослеплённый белизною, бросив маленький отряд, всадник мчится наугад, словно падает звезда!..

— Стой!

— Куда?!

Повод врезался в ладонь, подо мною — в струнку конь! Всё — рассветное паренье над землёю голубой: и мечту, и вдохновенье, и победное везенье, что обещано судьбой, — за единое мгновенье между смертью и тобой!

(Непонятно, что такое — дыбом снежный пласт взмело, между гибелью и мною плещет белое крыло! Непонятно, что такое — пули, мчащие ко мне из грохочущего боя, гаснут в этой белизне).

Сердцем бы тебя прикрыла — только поздно, поздно было…

По снегам течёт закат после боя. Собирается отряд над тобою. Расстегнули доломан, приподняли тонкий стан. На груди твоя рубашка заревом окрашена…

— Александр Иваныч!

— Сашка!

— Сашенька…

Снег кружится и ложится, умиротворённо тих, и не тает на ресницах, на лукавых на твоих…

— Вася, кивер-то сними…

— Что с ним сталось, чёрт возьми?

— Как помчался! Струсил, что ли?

— Побоялся вольной воли?

— Растерялся в чистом поле?

— Знать, не выдержал, не смог…

— Знать, не по плечу клинок!

Ты лежишь и уплываешь как во сне, как во сне. Тихо-тихо таешь, таешь в белизне, в белизне. Снег ложится всё ровнее. Кровь под снегом всё бледнее. Снег так странно, странно лёг — поле ровное у ног…

Я больше его не встречала, как будто на этом — печать, как будто уверенно знала, что некого больше встречать. Не плакала и не скучала. Иная светила звезда, иная меня ожидала беда…

Два раза по смертному краю прошла из конца я в конец, два сердца туда провожая, где нет ни очей, ни сердец. И высохли слёзы навеки, и стали свинцовыми веки, и взгляд обратился в свинец.

К чему мне луга и леса? Осталось — брести сквозь года…

А рядом летят голоса:

— Куда же он делся, твой избранный, преданный друг? Ему невдомёк? Недосуг? Обидно и больно — ну да, когда подступила беда, а друг позабыл, не пришёл, а другу и так хорошо, отныне и навсегда предательство это! Преда…

— Молчите. Знаю. Я увела его к белому краю, бросила в море снежного света, зная, что он способен на это!

— Врёшь. Верила, верила в очи и голос! И презирала случайную ложь, и до последней секунды боролась, глупой надеждой томясь и горя, — зря. Рядом с ним ты была в беде неотлучно, а он-то где? Скажешь — не мог, не успел иль не ведал? Предал.

— Ну что ж, мне некуда спешить, есть время слёзы осушить и всё понять, и всё решить не в спешке, на бегу… И вот итог — вполсердца жить, и полудружбою дружить, и полуправдой суд вершить я в жизни не могу. О том, что было и прошло, чей след снегами занесло, не говорите больше мне. Мой друг не виноват. Мой друг погиб на той войне, столетия назад. И я оплакала его — отныне и навек. И не осталось ничего — лишь белый-белый снег.

(…ты пройдёшь на тропе лесной испытание белизной…)

Того, кто предал, больше нет. Звенит с палитры белый цвет! Я вязкой краски зачерпну и, кисточкой скользя, так осторожно зачеркну и профиль, и глаза, и голос ласковый, и смех… И снова чист пейзаж. На нём, как прежде, лес и снег, поляна и гнедаш.