Александр Башибузук - Каторжанин

— Шесть и семь…

— А-а-а-а!!! — один из солдат, держа на вытянутых руках впереди себя винтовку и пронзительно вопя, побежал прямо на меня.

Быстрый разворот с шагом в сторону и скупым косым махом.

Беззвучно ощерив рот и разбрасывая веером алые брызги, взлетела в воздух бритая голова, часто топоча ногами, японец понесся дальше, но через несколько шагов, разломав хлипкий заборчик, обезглавленное тело боком завалилось в небольшой огород.

— Восемь…

Девятый солдат жалобно всхлипнул, бросил винтовку и понесся в сторону леса.

Я хмыкнул, крутнул в руке рогатину клинком к беглецу, замахнулся, но метнуть ее не успел.

За спиной сухо треснул выстрел, затылок японца взорвался кровавыми ошметками, а он сам ничком рухнул в заросли папоротника.

— Что за… — я резко развернулся и увидел высокую стройную девушку.

В накинутой поверх черного длинного платья меховой безрукавке, стянутой широким кожаным поясом, в такой как у девочки, шитой бисером маленькой шапочке, смуглая, с большущими глазами и толстой иссиня-черной косой, переброшенной на грудь. В руках она держала винтовку и уверенно целилась уже в меня.

Чуть позади девушки застыли три низкорослых мужчины в странных коротких халатах, напоминающих собой кимоно и высоких, перевязанных ремешками под коленом броднях из сыромятной кожи.

Определить национальность аборигенов сходу не получилось, потому что их чумазые лица, заросшие до глаз густыми черными бородами, неожиданно отличались вполне европейскими чертами.

Они ни в кого не целились, хотя за плечами торчали стволы винтовок, а просто стояли и держали на поводу запряженных в самодельную сбрую невысоких косматых оленей с громадными ветвистыми рогами.

Повисла пауза.

И первым ее нарушил я.

— Прошу великодушно простить меня, благородная дама… — фраза вырвалась почему-то на французском языке, но на каком-то очень странном, чудовищно архаичном. — Осталось незавершенным еще одно дело…

Неспешно подошел к японскому офицеру, пытающемуся куда-то уползти и пинком развернул его на спину.

Клинок рогатины уперся в грудь, продавив сукно мундира.

В глазах японца плеснулся ужас.

Я ласково ему улыбнулся и нажал на древко.

Раздался тихий хруст.

Наконечник медленно, по сантиметру, плавно входил в грудную клетку, офицер тоненько верещал и судорожно дергал конечностями.

Наконец острие клинка скрипнуло об землю.

Я еще раз улыбнулся, после чего резким прокрутом вырвал рогатину из тела, снова обернулся к девушке и склонился в манерном поклоне. Очень неестественном для этого времени и обстоятельств, но исполненном на автомате, как само собой разумеющееся.

— К вашим услугам, дамуазель…

И только сейчас почувствовал, как устал, сил не осталось даже держаться на ногах, и я был вынужден опереться на рогатину. В глазах поплыл кровавый туман, сменившийся кромешной темнотой.

Что было дальше я не помню, но очнулся на том же топчане, заботливо укрытый стареньким и потертым, но чистым одеялом.

Все тело отчаянно ныло, болели даже кости, но голова оставалась совершенно ясной, и я прекрасно помнил все что случилось с японцами. Но только это, остальное так и осталось скрытым из памяти.

Открыв глаза, попытался встать, но чья-то рука мягко, но настойчиво вернула меня на топчан.

— Думаю, вам не стоит пока вставать.

Рядом на табуретке сидела та же девушка, что целилась в меня, но уже без винтовки, чинно, по-домашнему сложив руки на коленях. Винтовка, а точнее короткий карабин с рычажным затвором, стоял неподалеку, прислоненный к столу. Так чтобы его можно было быстро схватить.

Меховая безрукавка исчезла, вместо ее появилось браслеты на запястьях, массивные, явно старинные серьги и ожерелье из чеканных серебряных бляшек

На поясе незнакомки висел кинжал с роговой рукояткой, но не дамская игрушка, а серьезное оружие, с длинным и широким клинком, в кожаных ножнах, украшенных латунными бляшками. Судя по потертостям, кинжалом очень часто пользовались.

— Простите дамуазель… — выдавил я из себя, отчаянно стараясь преодолеть головокружение и тошноту.

— На каком языке вы говорите? — девушка удивленно вздернула брови. — Очень похоже на французский, но я почти ничего не понимаю, хотя свободно на нем говорю. Это какой-то диалект? И почему вы меня называете… дамуазель?

— Вельми понеже, отроковица… — на этот раз, к дикому своему удивлению, я вообще заговорил на древнеславянском.