Виктор Мишин - Чужой [litres]

– Спасибо, родная, – выдыхаю и прикрываю глаза.

– На здоровье, любимый! – слышу ответ и понимаю, что она плачет. Она – это Валентина. Моя жена. Конечно, кто как не она так будет со мной возиться.

– Валюш, не надо, – пытаюсь сдержать слезы. Говорить больно, но как же хочется сейчас говорить…

– Ты, – она чуть замешкалась, – ты вернулся? Ты с нами?

– Пока не понимаю, но кажется, что да, – чуть не по слогам, прислушиваясь к собственным ощущениям, произношу я.

– Слава богу! – шумно выдыхает девушка.

– Наверное, – моргаю я. – Как вы тут без меня?

– Думала, не дождусь, – твердо произносит она.

– А я вот, вернулся, примешь?

– Дурак! Чтобы больше не слышала! Я тебя уже похоронила раз, точнее, второй уже. Первый еще там, в сорок первом был. Но тогда я просто ничего о тебе не знала, а тут… – она чуть помолчала, – даже похоронку принесли.

– Я виноват, родная, но так уж случилось. Не мог я вернуться, плохой был. А раз хоронила, значит, я теперь не могу умереть, вот и возвращаюсь в который уже раз. Нельзя умереть дважды.

– Сколько раз уже оттуда вернулся, а? Андрюш, не могу больше, – она плачет.

– Ладно, ладно, – пытаюсь успокоить, хотя и понимаю, что любые слова сейчас будут не к месту. – Теперь, похоже, все, добегался.

– Очень больно?

– Ага, – не стал я скрывать. – Где хоть я?

– Под Москвой. Тебя в генеральскую палату положили, отсюда только месяц назад Константина Константиновича выписали, а тебя на его место. Он видел тебя, успокаивал, говорил, что палата волшебная и у тебя все заживет.

– Хорошо бы, – отвечаю я. Надо же, Рокоссовский, значит, тут лежал, во дела! А кто же сейчас там наступление разворачивает? Брянск кто брать будет?

– Левитин тебе сообщил, что я живой?

– Да, чуть не прибила, когда пришел и орден мне сунул в руки. Я его спрашиваю, зачем мне это без мужа? А он в лоб: «Скоро, глядишь, и хозяин ордена появится». Я так и села!

– Представляю…

– Ничего ты не представляешь! Знаешь, как мне было страшно? Где ты? Что с тобой? У меня и так молока не было, вечно вся на нервах, а тут такое…

– Как Катюшка?

– Растет. Уж скоро годик. Пока не пошла еще.

– Пойдет, куда торопиться? Находится еще. Как вы живете?

– Я в госпитале, дочь со мной. Смены мне неполные ставят, понимают. Шесть часов работаю, потом к дочери. Комнату дали тут во флигеле. Мне тут больше нравится, чем в городе. Тихо, красиво, воздух…

– Ясно. А что ты говорила о генерале? Будто меня ему на смену положили, а выписался он месяц назад… – я пока не въезжал в тему.

– Так ты уже больше месяца в беспамятстве. Сначала в Москве лежал, там три операции сделали. То придешь в себя, то опять как мертвый. После третьей тебе вроде лучше стало. Температура перестала повышаться, задыхаться перестал. Вот сюда и отправили.

– Вот это я поспал, на всю жизнь выспался, – аж крякнул я. Боль была, я не лгал жене, но далеко не такая, которую помню. А вообще, охренеть можно, в памяти за все это время ничего не отложилось.

Тут пришло еще одно осознание. Твою мать, Андрюша, не наплел ли ты чего ненароком в беспамятстве за такой-то срок? Надо продумать варианты, как отбрехиваться стану.

– Валюш, ты не знаешь, я ничего не наболтал тут, пока валялся?

– Еще как наболтал! Доктор после первой операции такого нарассказывал, что с него подписку взяли.

– Ой мля… – только и прошипел я. Пипец, похоже!

– Поливал дерьмом ты всех. Удивительно, но ни товарища Сталина, ни Левитина не тронул. А так всем досталось. Даже Павлу Анатольевичу.

– То есть я ругался?

– Еще как!

– А о… – я попытался осмотреться.

– Ты о том, что мне тогда рассказывал? В сорок первом? – Увидев мой кивок, жена продолжила: – Нет, ничего такого. По крайней мере, я не знаю ничего. Но судя потому, что меня к тебе пускают, да и надзора нет, никакой охраны или еще чего, думаю, что ничего не наговорил. Кстати, ты так по-немецки шпаришь, аж заслушаешься, сначала только на нем и говорил, даже переводчика присылали!

– Поживи среди немчуры столько, родной язык забудешь! – фыркнул я.

– Вот, теперь будешь дома, вспоминать родную речь!

– Уговорила, – смеюсь я и морщусь от боли в груди. – Слушай, а если меня уже давно прооперировали, чего я так долго в отключке лежу?

– Вот в этом и вопрос. Очень долго. Врачи уже через неделю говорили, что ты не выживешь. А ты вон, вылез! А лежишь долго, потому как сил-то, наверное, не осталось. Крови потерял столько, что думали, у тебя ее вообще не останется. Часть легкого тебе удалили, наверное, боли сейчас еще и от этого.