Виктор Мишин - Чужой [litres]

– Целься. Пли! – Вместо того чтобы стоять как учили, я зачем-то дернулся, показалось, что стреляли-то по-настоящему. В грудь как кувалдой ударили, раз, и мир как-то помутнел, и мне вдруг стало на все наплевать.

Как же хреново это – приходить в себя после расстрела… Болело все, но больше всего в голове. Больно было от осознания, что я вновь от вроде бы своих получаю больше, чем от чужих. Да, чужих… Где я, кстати?..

Повернуться не получилось, от боли в груди всего скрючило, а от этого стало еще больнее. Сил не было, как и желания делать что-либо. Хотелось просто умереть уже, ну правда, сколько можно. Во мне дырок столько, что считать надоело. Проще сказать, куда меня еще не ранили…

– Очнулся? – голос знакомый и какой-то участливый, что ли. – Слава богу.

– Юрьич, как хочешь, больше никуда не полезу, хочешь, расстреливай! – узнал я правильно, этот голос я никогда ни с чьим другим не перепутаю.

– Даже и не собирался. Тем более, ты тут надолго. Тебя в этот раз еле вытащили.

– Где я?

– Под Калугой пока, ждали, когда очнешься, повезем в Москву. Судоплатов приказал тебя туда везти.

– Чего это он? Никак опять какую-нибудь хрень задумал…

– Человек просто переживает, кстати, не один он. В Кремле тоже ждут.

– Ой не надо, – двигаться не мог, так хоть глаза закрыл.

– Я серьезно. Но об этом позже.

– А сейчас о чем?

– Так о тебе родном. Ты как, дорогу выдержишь? Отправим самолетом, чтобы побыстрее.

– Я рукой шевельнуть не могу, о чем вы вообще? – прошипел я. – Лучше бы сказали, что случилось, Олег жив?

– Жив. Даже цел. В отличие от тебя. Ты зачем под пулю прыгнул?

– Не знаю, показалось, что стреляют всерьез, – честно ответил я. Хоть с Олежкой все в порядке, и то хорошо.

– Ты устал, я понимаю. Чуть не целый год среди врагов, у кого хочешь крыша поедет.

– Я вам еще в прошлый раз говорил, что надоело, а вы…

– Парень, а кто бы такое дело провернул, если бы не ты? – воскликнул Левитин.

– Да бросьте, – вновь хлопнул я глазами. – Дайте поспать, устал я…

Организм словно этого ждал и поддержал меня. В этот раз я просто спал, даже что-то снилось. Проснулся, и появились новые мысли. Что будет после того, как оклемаюсь? Опять война, опять в тыл врага… Сначала, в декабре сорок первого, казалось, что ничего нет лучше спецвойск. На деле же было очень сложно, очень страшно и очень обидно. Обида была на всех: на руководство, на партизан, на немцев и больше всего на самого себя.

– Вы проснулись? – на этот раз голос был незнакомым и женским.

– Кажется… – выдохнул я. Боль, как осознал, что проснулся, вернулась дикая боль. – Только кажется, что лучше бы не проснулся вообще.

– Очень больно? – участливо поинтересовалась медсестра.

– Да, – просто ответил я и вновь провалился куда-то. Жжение, боль, раздирающие меня изнутри, сводили с ума. Что-то совсем хреново мне, уж не все ли…

Тряска. Трясёт серьезно, что это такое? Глаза открываться отказывались, губы присохли друг к другу, во рту и вовсе наждачная бумага. Пытаюсь вернуться, получается или нет, но приходит новое чувство. Холод, почти не ощущающийся, но все же холод где-то в районе лба. Дальше – больше. По губам прошло что-то мокрое, пахнущее не очень приятно, но все же это влага, как же она вовремя!

– Пить, – едва слышно даже самому шепчу я, и тут же прорезается слух. Как-то интуитивно понимаю, что меня, наверное, не слышат. Грохот стоит такой, что тут в мегафон орать надо. Но все же эффект есть. Сначала я почувствовал, как что-то приложили к губам, а затем понял, тряпка сырая. Влага была холодной, но какой-то затхлой, наверное, тряпка грязная.

– Спасибо, – говорю я и вновь отрубаюсь. Как же хорошо, когда ничего не болит… Правда, это я осознаю на самом краю сознания, позже лишь темнота.

Тихо. Черт, лучше уж был бы грохот, а так на гроб похоже… Нет, глаза сквозь мутную пелену постепенно начинают видеть. Надо мной белый потолок, лампочка висит, но не светит. А, так свет идет от окна! Поворачиваю голову, точно, день на улице. За окном светло, аж глаза режет. Сильно смыкаю веки, настолько, что появляются слезы. Хлопаю, хлопаю, а вода никак не уходит. Пробую поднять руку, и нет, не получается. Да что ж такое?

– Лежи, лежи, сейчас протру тебе лицо! – слышу я негромкий голос, и становится легче. Этот голос… Черт, он такой родной и нежный…

Лицо тщательно обтирают. Лоб, щеки, губы. Затем чувствую, как протирают шею и горло, о, намного легче. Спустя несколько секунд возле рта появляется комок бинта. Его заботливо держат, чуть выдавливая воду мне на губы. Понятно, пить нельзя, опять тряпку сосать. Долго не разжимал губы, глаза прорезались, наконец, и разглядел это.