Борис Рогов - Анархист

Взгляд старого шамана привычно пробегал по проплывающей мимо тайге. Всё, вроде бы, спокойно. Летнее солнце еще не нагрело лес до изнуряющей духоты. Поднимающиеся вокруг него тучи таёжной мошки привычны и не мешали плавному течению мысли. Лесная тень ещё хранила прохладу минувшей ночи.

Внезапно внимание кама привлёк тяжкий стон, раздавшийся откуда-то из-под полога светло-зеленого папоротника, сплошным ковром, устилавшим лес. Кам остановился. Погружённый в думы, он не понял сразу, кто это стонет – человек ли, дух ли.

Стон повторился.

Кам с грацией прирожденного наездника спешился и, взяв лошадь под уздцы, двинулся на звук. Буквально через минуту он чуть не споткнулся о мощное тело, распростёртое среди зарослей папоротника. Мужик высок, широкоплеч и наголо обрит. Ему повезло, при падении, он умудрился упасть носом на сторону, а то бы уже задохнулся в собственной крови. Большая рана в плече, говорила, что не случайно всё это. К счастью, мужик жив. Это его стон услышал старый кам. По всему видно, что крови он потерял много, и совсем скоро улетит его душа к Ульгену [6] Ульген – верховный дух верхнего мира алтайцев в страну вечной охоты.

– Беда, однако! – Покачал головой Каначак. – Думал, завтра дома буду, а теперь придётся самому ногами двигать, а этого на Айгюль везти. Кобылка будет недовольна, но куда деваться?

Мысли проехать мимо у него даже не появилось. Всё, что в тайге происходит – знаки духов. Раненый попался, надо лечить. Заберут духи – одно дело, оставят в мире живых, – другое. Но вот руки у духов только его, – Каначаковские.

Мужчина оказался на редкость крупным, пудов шесть не меньше. Кам хоть и слыл в молодости сильным, но где та молодость… С большим трудом удалось взгромоздить полуживое тело на лошадку. Рану Каначак закрыл комком мха, кровавую лужу закидал прошлогодней листвой и продолжил путь вверх по течению Сунгая. Таким путём можно пройти, не опасаясь привлечь внимание к странной поклаже. Если, конечно, русские деревни стороной обходить.

– О, Алтай-Хангай, Агаш-Таш, Ай-Кюн и Ак-Арык! Быйан болзын! – негромко поблагодарил местных духов больших и малых старик, когда запахи последней русской деревни остались позади. Ещё полчаса и можно будет отдохнуть. Проверить бы неплохо, жив ли ещё его спутник, а то давно ни стона не слышно.

Подъем через густые заросли маральника Каначак и не заметил, а вот лошадка его заметно притомилась. Под тяжёлой ношей бока её тяжело поднимались и опускались. Почти человеческий взгляд больших черных глаз умолял об отдыхе.

– Сейчас, сейчас маленькая моя, – ласково потрепал кобылицу по загривку Каначак. Крякнул, поднатужился и сбросил полуживое тело на землю.

– Сейчас мы с тобой этого багатура будем в порядок приводить, – продолжал он беседовать с лошадью. – Смотри, он уже и не дышит. Заскорузлые пальцы знаменитого на весь Алтай целителя легли на яремную вену. Пульсация была редкой и слабой, но Григорий всё-таки жив.

Нет, до Шанты он не протянет… – задумчиво произнёс Каначак. – Придётся, моя маленькая Айгюль, нам здесь тело его учить, чтобы не вздумало душу отпускать раньше срок. Вот сядет солнышко и начнём. А пока дам ка я ему капельку настоя, что оставил дед. Ох, он сильный кам был! Вот только как подействует на русского это алтайское зелье? Хотя, что-то мне кажется, что не такой уж он и русский. Каначак снова взял руки раненого в свои и начал их внимательно рассматривать.

– Точно! Смотри Айгюль, русский он только по отцу, а вот по матери он как есть настоящий тубалар, да ещё и, кажется древнего ойротского рода. – Каначак не удивился. Он знал, что духи любят его и всегда ведут правильным путём. Спасти потомка древнего рода – великая честь для всякого целителя. Настроение его поднялось. С губ его начали срываться какие-то обрывки древней мелодии:

Как всегда перед камланием он почувствовал прилив сил и разгорающееся в чреслах движение великой Змеи. Ещё чуть и он перестанет осознавать себя. Пока это не произошло, надо надеть маниак с беличьими и куньими хвостами, застегнуть пояс с железными духами, вон они щерят свои большие пасти в ожидании угощения. Нельзя забыть очеле на голову намотать, бахрому на лицо опустить и перья орлиные и совиные правильно воткнуть.

Последнее перо руки Каначака втыкали уже машинально, по многолетней привычке. В то время как голова его начинала слегка подёргиваться, а из глубины тела вырывались низкие рокочущие звуки. Тихонько позвякивали бубенчики на бахроме очеле.