Иван Оченков: Стрелок-3 Митральезы Белого генерала. Часть вторая.

Все услышавшие эту речь застыли как громом пораженные, но больше всех, конечно же, сам Нехлюдов. Чиновник то бледнел, то краснел, потом схватился за грудь, на которой красовался значок в виде колонны с императорского короной наверху и надписью «законъ» [4].Наконец, он не выдержал повышенного внимания к своей персоне и бросился вон, провожаемый взрывом хохота. Смеялись все. Ржали как лошади драгуны и казаки, громогласно раскатывались артиллеристы, едва не падали с ног от смеха пехотинцы и даже Костромин, кажется, оценил спич своего недруга и скривил губы в недоброй усмешке.

- Что там происходит? – заинтересовался приступом веселья командующий и послал ординарца выяснить, в чем дело.

- Ничего особенного, ваше превосходительство, - объявил тот, когда вернулся. – Просто прапорщик Будищев перед Нехлюдовым извинился.

- Вот как? – удивился генерал и недоверчиво уставился на своего посланника, обоснованно подозревая, что тот рассказал далеко не все.

Покинув штаб, Дмитрий отправился в госпиталь. Что ему награды и чины? Что похвала Скобелева или козни Костромина? Он хотел видеть Люсию. Заглянуть ей в глаза, уловить слабый аромат ее кожи, почувствовать прикосновение рук и биение сердца. Раньше с ним такого не случалось и он, с недоверием прислушиваясь к новым для него ощущениям, старался понять, что же это?

Нельзя сказать, чтобы в палатах было тихо. Вовсе нет, одни раненые стонали, другие тихо бредили, а иные и не тихо, но вместе с тем, не было и тени того разухабистого веселья, которое охватило лагерь. Многие санитары, поддавшись этому соблазну, покинули своих подопечных и лишь три сестры милосердия не оставляли их. Подобно ангелам осеняли они своим присутствием эти мрачные своды, приносили питье, поправляли подушки, старались утешить потерявших надежду. Они, да еще отец Афанасий, были единственными свидетелями мук умирающих и еще живых.

- Потерпи, голубчик, - уговаривала Люсия молодого солдатика, лишившегося ноги. – Ты еще молодой, найдешь свое счастье.

- Куды мне, барышня, - едва не плакал тот, - ить я плотник! Таперича только на паперть.

- Зачем же так, - попыталась утешить она его, но не находила слов.

В самом деле, что знала она, росшая с детства в золоченой клетке о жизни простых людей? Прежде она видела их только в виде слуг, или приказчиков в модных магазинах, дворников или извозчиков. Что они делают, чем живут?

- Шли бы вы отседа, барынька, - прохрипел с соседней койки, старослужащий унтер, с простреленной грудью.

- Зачем вы так? – тихо спросила Люсия. – К тому же вам нельзя говорить.

- Ишь ты, на вы, как благородного, - осклабился тот.

Внутри него, с каждым словом и впрямь что-то булькало, на губах пузырилась кровь, но он все равно не унимался, все время повышая голос.

- Пожалеть нас пришла? Чистенькая да гладкая. Вот и шла бы к офицер а м, они тебя, глядишь, и приголубили . А здесь ты зачем?! Мы тут мужики темные да грубые, неча нас жалеть!

- Чего ты расходился? – мрачно спросил другой его сосед. – Барышня по христианскому милосердию желает нам помощь оказать, а ты косоротишься!

- А мне теперь все можно! Помираю я! Может всю жизнь мечтал обсказать, а теперь некому акромя ее…

- Псом ты цепным всю жизнь был, - перебил его сосед. – Житья от тебя нашему брату не было. Не смог жить, так хоть уйди как человек!

Обессилевший унтер затих на своем ложе, прикрыв глаза. Безногий солдат тоже успокоился и Люсия растерянно поднялась.

- Спасибо, - тихо шепнула она заступившемуся за нее раненому.

- Не за что, барышня, - спокойно отвечал тот. – Только вы бы и впрямь шли на воздух. Вон бледная какая, в гроб краше кладут. А мы тут уж как-нибудь сами.

В растерянности вышла она наружу и бессильно прислонилась к стене кибитки. Хотелось плакать от обиды и собственного бессилия, но не было слез. Только бесконечная печаль и усталость от всего происходящего. В самом деле, зачем она бросила все и поехала в эту забытую богом Тмутаракань? Разве для того, чтобы снова встретить его…

- Вот вы где, - счастливо улыбнулся Будищев. – А я искал вас... Что с вами, вам плохо?

- Дмитрий Николаевич, - всхлипнула она. – Увезите меня отсюда. Ради всего святого, хоть куда-нибудь! Я помню, вы говорили, что я не выдержу всей этой грязи и оказались правы. Осталось совсем чуть-чуть, но я больше не могу. Я старалась, я терпела, я превозмогала себя, но все…

- Мы уедем, - пообещал он девушке, обняв ее. – Далеко-далеко отсюда.

- Вы обещаете?