А. Гасанов - 240. Примерно двести сорок с чем-то рассказов. Часть 1

Тот совершенно разомлел, растаял и дымит испарением в тепле, парит жалким своим тряпьём, опьянённый и мокрый, не сводя взгляда с пламени, осоловело вздрагивая мокрыми глазами…

– Ты это…, – Яков Александрович медленно встаёт, потягивая спину, – Тащи его, Сеня, к «заготовке»… Пусть Никоноров там присмотрит, куда его… Пока пусть на дворе там… Поработает… Что ли.

Сенечка опять порывается орать, но видя хмурый взгляд «бугра», тяжко вздыхает, молчит, надевая рукавицы, сурово соображая. Грубо запихав всё «изъятое» обратно тому за пазуху, Сенечка легко поднял за шиворот растрёпанного доходягу, и хмуро бурчит, зло и торопливо готовясь к дороге:

– А и то правда… Брошу, суку такую, на «заготовке»… Хай там… Работает… Там помойка большая… Сытная…

…С сердцем встряхнув ненавистную ношу, Сенечка, озабоченный навалившейся напастью, шумно выходит, пихая под зад перед собой «Абрашу»:

– Ей-богу, так и передам!.. Мол, Яков Алексаныч велели пристроить паскуду!.. Хай там и сдохнет, сука такая…

Выйдя во двор он опять кричит:

– Калюга!..

…В сторожке некоторое время было светлее. Влажная жижа, натёкшая там, где только что лежал Осип Мандельштам, отражала языки пламени, и его отблески слабо качались на закопчённом потолке и стенах. Постепенно лужа высохла и на грязном полу осталась только прилипшая картофельная кожура…

****

Было это давно.

Нет, динозавров уже не было, точно помню. А ходил я в детский садик. И нам в садике воспитательница как-то говорит:

– А теперь, дети, давайте помечтаем? Садитесь сейчас все за столики, и внимательно меня послушайте. Хорошо?

…Мы расселись и уставились на неё.

– Давайте сейчас представим, что вы все уже выросли, и стали дядями и тётями, и теперь обязательно будете кем-нибудь работать. Правильно ведь? Представьте. И вот пускай каждый из вас возьмёт сейчас в ручку карандаш, и нарисует себя уже взрослым. Ладно? Только чтобы по рисунку сразу было понятно – кто вы по профессии? Кем работаете? Хорошо? Всем понятно? Рисуйте. Несколько дурацких вопросиков, типа «а как рисовать ухи?», и вот закипела уже работа. Карандаши слюнявим, у друг-друга «списываем». Кто-то советуется втихоря, кто-то повторяет за кем-то, а кто-то ладошкой прикрывает, не показывает.

И я тоже взялся за дело…

…А вечером мама забирала меня. Обычно самым последним. Не знаю почему, но в группе оставалось всегда нас двое-трое последних, а ещё чаще я самый последний один. В углу, как правило.

И вот воспитательница в дверях стоит, и с мамой моей беседует о чём-то. А я с сандалиями вожусь.

– Алик!.., – мама аккуратно так мне мой рисунок подсовывает, и с опаской спрашивает, – а ты кем быть-то хочешь, сынок?.. Когда вырастишь…

И воспитательница деликатно помалкивает, руки за спину спрятала. Стоят вдвоём бледные.

Я бегло оглядел свой шедевр:

– Трубочистом… Не видишь, что ли?

Женщины прыскают смехом, облегчённо смеются, качая головами…

– Ох, ты ж боже мой…, – воспитательница отдувается облегчённо. Только дошло до неё, видитилити,..– А я у него и спрашивать при всех побоялась… Вас ждала, представляете?

Дети, говорит, рисовали космонавтов и милиционеров, а я вот отгрохал шикарного трубочиста, полностью чёрного и весёлого, измазанного сажей. Трубочист сидел на крыше дома, и улыбался. Красный рот до ушей.

– А это чего же у него тогда?.., – мама хохочет в голос, закатывая глаза к потолку.

– «Чего-чего»?, – меня их смех очень раздражает почему-то, – щётка такая. Не понятно, что ли?.. Чем же ему трубу чистить?..

Они ещё посмеялись, и мы ушли.

И потом выяснилось, что воспитательница весь день считала, что Гасанов Алик когда вырастит, мечтает стать чёртом с хвостом…

…Лет десять эту историю моя мама рассказывала за каждым застольем, при каждом удобном случае. И меня опять это раздражало почему-то немного.

Непонятливые люди…

****

…В Пензенский детский дом восьмилетняя Куралай поступила два года назад.

…Бабушка Алуа вдруг запричитала как-то, и легла «полежать». Через пару часов она затихла и перестала дышать. Куралай несколько часов сидела рядом, смотрела на бабушкин рот, и ждала, когда та смешно выдохнет «охохохо-эх-ха!», откроет глаза, и скажет привычно: «Ну? Как ты, жаным-наным?» Просидев в тишине возле бабушки почти сутки, Куралай постучала к соседям из 47-й квартиры, и через полчаса узнала, что бабушка умерла. В течении всего дня в квартиру без стука и не разуваясь входили незнакомые люди, милиционеры, соседи и очень пьяная тётя Лера из 47-й квартиры, которая неприятно сильно гладила по голове липкой рукой, и слезливо дышала в лицо: «Сир-ротка ты…» Строгая тётя в форме перекрыла краны в ванне и газ на кухне, закрыла дверь на балкон, и вывела Куралай на улицу, прилепив лоскут бумаги со стены на дверь квартиры. Потом Куралай привели на остановку, и эта тётя привезла её в детдом.