Андрей Акулов: Панголин. Тайна бога

– Изыди, сатана!

– Люди говорят с богом на разном языке и наречии, а он отвечает одним пинком и руганью, а другим звонкой монетой и песней ласковой. Бог для каждого свой, и в то же время его нет. Нет такого бога, которого вы рисуете себе. Бог и дьявол придуманы людьми для запугивания, оправдания свих поступков и перекладывания ответственности!.. Рай? Ад?.. Неважно, во что верить и как при этом размахивать руками. Это действует, пока ты веришь в это. И механизм скрыт в нас, а не вовне…

Он продолжал говорить и говорить, а в голове у Грэма уже звучал певучий голос церковного хора. Он плавно повышался и заполнял все сознание. Губы шептали слова молитвы:

– Господь Миронос всемогущий, избави от обольщения богомерзкого сатаны, избави от всех его козней. И укрой всех божьих людей от коварных сетей его в сокровенном источнике Твоего спасения. И не дай нам, Господи, убояться страха дьявольского больше страха Божия и отступить от Тебя и от Святой Церкви твоей. Но дай нам, Господи, пострадать и умереть за имя Твое Святое, но не отречься от Тебя и не принять печати проклятия антихриста и не поклониться ему. Пощади нас, Господи, в день страшного суда Твоего…

Входная дверь скрипнула и звонко ударилась о стену. Твердым шагом в коридор вошел сержант. Его начищенные доспехи блистали золотом в свете фонарей, а остроконечный шлем с пучком разноцветных перьев снимал с потолка заросли паутины. Он развернулся на каблуках и почтительно придержал дверь. Следом в подземелье спустился монах в черной рясе с багровой каймой. Свет фонаря осветил черную козлиную бородку, длинный тонкий нос и маленькие воспаленные глаза. Это был Филипп – главного чистильщика Церкви Мироноса.

Чистильщики – это карающая рука бога, огонь, выжигающий ересь. Их словно псов обучают вынюхивать признаки отступничества и сговора с сатаной. И нет для них преград: монахам в черных рясах с красной каймой обязан подчиняться каждый житель Божьих Земель. Для них все двери открыты, кроме одной: чистильщик никогда не может стать настоятелем храма.

Охранники разом вскочили с мест. Зазвенели бутылки, кружки. Буй запихал сумку с едой за лавочку. Кулл выкрикнул приветствие и доложил по всей форме об отсутствии происшествий. Но на них никто не посмотрел. Филипп направился сразу к третьей камере.

– Здравствуй, сын мой! – тихим монотонным голосом проговорил он.

Панголин уже стоял, обхватив руками прутья решетки: подбородок чуть заметно подрагивал, а широко раскрытые глаза умоляюще искали поддержку и спасение.

– Облегчишь ли ты, брат Грэм, свою ношу сегодня? – продолжил чистильщик. – Покаешься ли в грехе своем? Поведаешь ли Церкви о замысле дьявольском? Не утаишь ли истины? Миронос простит тебя, отпустит грех и примет в царствие Свое.

Пленник перекрестился.

– Верой и правдой служу Мироносу, Спасителю нашему.

Монах кивнул и сказал:

– Ведите его наверх.

– Ко мне! – крикнул сержант.

За дверью лязгнул металл, и в дверь ввалились двое громил в тяжелых латах. На серых плащах чернели кресты, с перекладиной в форме полумесяца. Они больше напоминали двуручные мечи за спиной, чем церковные символы. Такие плащи носили внутренние войска, поддерживающие порядок в городах – служба, хоть и была опасной, все же считалась почетной среди военных и больше оплачивалась. Да и гораздо интереснее патрулировать город или охранять важного церковника, чем сидеть в вонючем подземелье среди заключенных, тараканов и вшей. Буй и Кулл втайне завидовали солдатам, но вслух ничего не говорили даже друг другу. Сомневаться в указании Церкви, значило сомневаться в истинности самой Церкви, а это уже было смертным грехом, расплата за который могла настигнуть еще при земном существовании души.

Громилы отработанными движениями заковали пленника в кандалы и выволокли из камеры. Заключенный пытался идти сам, но его сбивали с ног и тащили за руки. Солдаты протянули Грэма по коридору и затолкали в темный проем.

Монах подошел к столу охраны, взял журнал и стал листать в поисках последней записи. Солдаты притихли, вжались в доспехи, как улитки и молча следили за движением крючковатых пальцев. Позади Филиппа возвышался сержант и сверлил глазами надзирателей. Буй отметил в мыслях, что успел сделать все записи. Кулл только сейчас про них вспомнил и умоляюще глянул на напарника: Буй еле заметно трясся, позвякивая доспехами.

– Этого в башню, – монах ткнул пальцем в журнал и поплыл к выходу.