Влада Ольховская: Доктор, дым и зеркала

– Все, что угодно!

Я и правда была готова на все, как будто так я могла задержать его на этом свете.

– Что угодно – не надо, – мягко улыбнулся он. – Я лишь хочу, чтобы ты не повторяла ошибок моей семьи. Мы веками устраивали праздники на крови и думали, что нам все позволено. То, что происходит со мной сейчас, – расплата за это. Грехи отцов… кто-то же должен был принять их! Но я рад, что это я, и я надеюсь, что этого будет достаточно. Не слушай всю эту болтовню про честь семьи и наследие рода. Живите мирно, дарите любовь и доброту, отрекитесь от насилия. Сначала – ради меня, а потом, когда у вас появятся свои дети, вы поймете, что это ради них тоже. Ты обещаешь мне, Дара?

– Конечно… я обещаю!

Вот так этим обещанием я и направила свою жизнь в то русло, которое моему отцу казалось единственно правильным. Дед, конечно, не одобрил мой выбор, но больше он на меня не давил. Охотники за нечистью всегда уважали свое слово.

Я была уверена, что обратного пути нет – нельзя нарушить клятву, данную умирающему! Поэтому я никому не говорила, что жизнь, выбранная папой, мне не нравится. Дед был прав: я не могла перековать саму себя. Меч создан для сражений, а не для того, чтобы крошить помидорки в салат. Я чувствовала, как хищник, живущий во мне, поднимает голову все чаще. Это сводило меня с ума, я ощущала себя наркоманкой, у которой зависимость появилась еще до первой дозы.

Чтобы не свихнуться окончательно, я сделала брата примером для подражания. Леону воля нашего отца давалась легко, он был счастлив. Может, и я привыкну, если пойду по его стопам? Поэтому я тоже поступила в медицинский. Правда, быть таким же солнечным лучиком, как братец, и улыбаться всему миру я не могла, поэтому выучилась на хирурга – у него пациенты чаще молчат, чем говорят. Но в остальном, врачебное дело далось мне неплохо, лучше, чем я ожидала. Я не боялась крови – однако и проливать ее не хотела.

Пока я училась, Леон умудрился найти такое воплощение мечты нашего отца, что папа, будь он еще жив, точно умер бы от радости. Мой брат стал межвидовым врачом: это такой специалист, который умеет лечить и людей, и нелюдей. Пробиться на этот уровень очень сложно, особенно чистокровному человеку, – и потомку охотников! – но Леон всегда был упрямым, он справился. Поэтому когда я закончила учиться, он получил работу в магическом госпитале.

Вот тогда между нами случилась первая крупная ссора – не только со смерти отца, но и за всю нашу жизнь, мы с ним никогда так не скандалили. Я считала, что его новая работа – это перебор. Да, мы должны уважать волю папы, но это не значит, что нам позволено позорить дедушку и всех наших предков. Леон заявлял, что мои убеждения безнадежно устарели, мы живем не в Средневековье и должны стыдиться того, что творили предыдущие поколения. Я никого стыдиться не собиралась, и оскорбления катились по кругу. В итоге мы пришли к выводу, что я – психопатка, Леон – тряпка, на том и расстались.

Я поселилась в доме дедушки и стала работать хирургом в обычной человеческой больнице. Леон уехал в кластерный мир Эпиона, где его приняли на должность терапевта – единственного человека на все отделение, насколько мне известно.

Кластерные миры – это, вообще-то, очень любопытная штука. Так называется маленький замкнутый мир, созданный с помощью магии. Колдовская пелена отделяет это пространство от внешнего мира, ограждает его от посторонних, и там нелюди могут быть собой, ни от кого не скрываясь. Технически, кластер все равно находится в пределах внешнего мира, но внутри он разительно отличается от своего окружения. Например, кластерный мир может быть расположен в пустыне, а в нем текут реки и суши совсем немного. Или он находится в воздухе, а внутри построены средневековые замки. Общая черта у кластеров была всего одна: все они находились в местах, куда обычные люди, не связанные с магией, не забредают.

Ну и конечно, раз они созданы магией, то и управляются магией. Кластерных миров сотни, если не тысячи, и все они принадлежат нелюдям. Поэтому и Леон поступил на службу к нелюдям; узнав об этом, дед заявил, что старший внук для него умер, и вычеркнул моего брата из завещания.

Я была не столь категорична. Прошло время, мой гнев улегся, и я заскучала по брату, но не настолько, чтобы принять его новую жизнь. Между нами установилось странное и хрупкое перемирие: мы созванивались раз в месяц, говорили минут пятнадцать, делали вид, что все нормально и никакой ссоры не было. Однако от того доверия, что объединяло нас в детстве, ничего не осталось. А что делать? Взрослый мир не знает жалости.