Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим

Окна триклиния выходили в сад. За яркой зеленью и цветами синела самая высокая вершина Крита – Ид. Маленький садик был гордостью изгнанников. Вдвоём в течение нескольких лет они лелеяли его изо дня в день. Постепенно вокруг их домика выросло маленькое чудо. Туи, подстриженные в виде фантастических зверей, затейливый бело-красный цветочный узор. Камешки на дорожке складывались в настоящее мозаичное панно. Чудо хрупкое, как отражение в воде. Каждый день надо что-то подправлять, иначе буйная неуправляемая жизнь нарушит строгий замысел. То немногое, что удавалось сэкономить, Норма тратила на саженцы и семена. Вдоль дороги высадили кипарисы – ещё в те дни, когда ходили с активистами «зелёных» на холмы сажать кедровые и кипарисовые деревья, восстанавливая вырубленные леса.

Марк поднялся и, держась рукою за стену, вышел в сад.

Норма вынесла одеяло и подушки, устроила ложе поудобнее. Марк завернулся в одеяло с головой и затих. Норма постояла несколько мгновений, глядя на него.

– Может, не уходить? – спросила шёпотом. Скорее не Марка – себя.

– Иди. Я немного посплю.

– Только забегу на раскопки, посмотрю, что там и как, и вернусь, – пообещала она. – А ты в самом деле спи.

– Хорошо.

Она сделала шаг к калитке.

– Мама… – окликнул её Марк из-под одеяла.

– Да, дорогой…

– Ты не писала больше Бениту?

– Нет.

– Клянись.

– Клянусь.

– Минервой.

– Клянусь Минервой.

– Теперь иди…

Когда Норма поняла, что Марк заболел, она потеряла голову. В отчаянии она написала письмо Бениту, обещая дать присягу, лишь бы Марку разрешили вернуться в Рим. Но Марк нашёл то письмо и прочёл…

«Как глупо, мама… разве ты не знаешь, что я не могу умереть?» – Он рассмеялся и порвал письмо.

Он взял с неё клятву, что она не будет больше писать Бениту. Она обещала… Но каждый день он заставлял её клясться вновь и вновь. Письмо она написала почти шесть месяцев назад. Тогда ещё можно было успеть…

Едва Норма Галликан ушла, как Марк сдёрнул с головы одеяло и сел. У него было очень важное дело. На его ладони лежала мёртвая бабочка. Её крылья, сложенные вместе, занимали почти всю ладонь. Несколько мгновений юноша разглядывал её, потом наклонился и дохнул, согревая. Выдох был так долог, что, казалось, Марк вновь уже не сможет вдохнуть. Крылья бабочки дрогнули, затрепетали… – Миг – и она уже порхает среди цветов. Будто лоскут дорогого тирского пурпура, ярко-алого, без единого пятна, замелькал среди зелени. Марк с улыбкой следил за своим творением. Впрочем, следил не он один.

Два человека наблюдали за проделками Марка, стоя у невысокой ограды. Красавица-брюнетка и юноша с длинными светлыми волосами и едва начавшей пробиваться бородкой. На девушке было пёстрое платье со шнуровкой по бокам, на юноше – длинная белая туника, перепоясанная широким кожаным ремнём, полосатые брюки и матерчатые сандалии. У обоих за плечами висели потёртые кожаные мешки, похожие на солдатские. Оба походили на туристов, которые во все времена года бродят по Криту без присмотра, и власти, как ни стараются, ничего с этим поделать не могут.

– Далековато ты забрался, Марк, – сказала девушка.

Юноша поднял голову и несколько мгновений смотрел на гостью.

– Здравствуй, Береника, – отвечал он. – В прежней жизни ты была хороша. Но сейчас ты ослепительна.

– Вот льстец, – улыбнулась Береника и вступила в сад. Говорить о ней «вошла» было неловко. – Ты фекально выглядишь, Марк. И садик у тебя паршивый.

– Я болен, – отозвался тот, ничуть не обидевшись на слова Береники.

– Чего же ты торчишь здесь? Ехал бы в Рим, – посоветовал юноша в белом. Он все время суетливо оглядывался – ему явно было не по себе.

– Если я в новой жизни поумнела, то Серторий точно поглупел, – усмехнулась Береника. – Кто ж ныпустит сына Нормы Галликан с острова?

– Пусть даст клятву верности Бениту, – предложил Серторий легко, будто говорил о покупке хлеба или сандалий. – А сам удерёт в Лондиний и попросит политического убежища.

– А ты клялся? – спросил Марк. Он спросил об этом как бы между прочим, но Серторий вдруг сделался суетлив и нервен.

– Разумеется. Все слушатели академии присягают Бениту.

– Даже шлюхи в лупанариях присягают, – засмеялась Береника. – Тогда они не заражаются сифилисом. Говорят.

– Не хочу иметь ничего общего с Бенитом. Даже клятвы.

– Это глупость. Подумаешь – клятва. Я присягал ему трижды. Но в душе я его презираю, – принялся торопливо возражать Серторий. – И в любой день могу послать Бенита с его клятвой к Орку. К счастью, Юпитеру теперь плевать на клятвопреступления.