Геннадий Марченко: Мне снова 15…

К этому времени я окончательно оклемался от удара током. Поинтересовался, как это вообще произошло, и выяснилось, что я на спор схватил свисавший с дерева после вчерашней грозы оголённый провод. Так что теперь Бугор должен мне рупь. Новый рупь, который вошёл в обращение после проведённой 1 января этого года денежной реформы.

– Бугор слово держит, – протягивая мне слегка помятую купюру желтоватого оттенка, с ленцой процедил проигравший.

Вот же, мама дорогая, какой идиот этот Егор Мальцев! А если бы он на спор с третьего этажа сиганул? Да ещё и на асфальт? Я, конечно, в молодости тоже немало глупостей совершал, но границы чувствовал, а этот, похоже, какой-то безбашенный.

– У меня есть мятные конфеты, зажуйте, чтобы предки не унюхали, – выудил из кармана штанины пригоршню леденцов Муха и первым отправил в рот желтоватую горошину.

Я тоже взял одну, более-менее чистую, и принялся безуспешно перебивать неистребимый запах сивушного ликёра.

Тем временем вечер окончательно вступил в свои права, и было озвучено предложение разойтись по домам. Мы с Мухой двинулись вместе, раз жили в одном доме. Только в разных подъездах, к тому же он на первом этаже, а я на втором.

Дом не впечатлял. Вернее, впечатлял своей облупленной штукатуркой, покосившейся подъездной дверью, выбитыми кое-где стёклами, заменёнными кусками фанеры, а в одном случае просто подушкой, и сонмом самых разнообразных запахов, выплескивающихся во двор из раскрытых окон.

Здесь, во дворе, жизнь шла своим чередом. С криками носилась мелюзга, старики резались в домино за самодельным кривым столом, бабульки на лавке под раскидистым клёном чесали языками, сплёвывая на землю шелуху от семечек. Короче, небогатый московский дворик, каких в 1960-е годы в столице навалом. В моём детстве было примерно то же самое, всё-таки первые семь лет своей жизни я прожил в рыбинской коммуналке, и увиденное сразу вернуло меня мыслями в моё, казалось бы, уже давно забытое прошлое. Спазм сжал горло, глаза увлажнились, но я силой воли прогнал не вовремя нагрянувшую ностальгию.

– Здрасте, Алевтина Васильевна! – крикнул Муха в сторону женщины лет сорока, развешивавшей на протянутых между двух деревянных столбов верёвках выстиранное бельё.

– А, Витя, здравствуй. Ну как, нагулялись?

– Ага, в футбол играли весь день, – не моргнув глазом соврал Муха. – Мы завтра с Егором документы идём подавать в железнодорожное училище.

– Как же, помню, у нас уже всё приготовлено. Небось, проголодались, футболисты?

– Моя мамка обещала котлет пожарить к макаронам на ужин, я уже прямо чувствую запах, так что побежал. До завтра!

Муха улетел в свой подъезд, а мама потрепала меня за вихор, нежно улыбаясь:

– Иди домой, умойся и садись ужинать. Катя уже поела, там тебя на сковороде дожидается жареная картошка. А я пока белье доразвешиваю.

Да уж, ещё бы я знал, в какой квартире мы живём. Не додумался у Мухи спросить, остолоп. Ладно, сделаем вид, что нам хочется поторчать с мамой.

– Я с тобой побуду, мам, потом вместе пойдём.

– Ну постой, мне вообще-то немного осталось. Хорошо бы до утра высохло, чтобы до смены успеть снять.

– А ночью не своруют?

– Тут вроде чужие-то не ходят, хотя и было пару раз, ты же помнишь, какой Сапуниха крик подняла, когда её панталоны ночью кто-то стащил.

Сапуниха – это, надо полагать, кто-то из соседей по дому. Ничего, со временем разберёмся.

Через пару минут мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, где в стену были вделаны дисковые электросчётчики. Под каждым на стене была написана краской фамилия обладателя счётчика. Увешанная почтовыми ящиками дверь в нашу коммунальную квартиру номер 8 была справа, возле звонка была приклеена бумажка с фамилиями жильцов, а также числом звонков. Я на секунду притормозил. Ага, Мальцевы, звонить три раза.

– Егорка, ты чего там?

– А? Иду.

Коммуналка встретила ещё одним облаком запахов: жарено-варёной пищи, кипячёного белья, табака, лекарств и ещё чего-то непонятного. Стены коридора были увешаны и уставлены корытами, тазами, велосипедами, лыжами, санками… На полу теснилась разномастная обувь, среди которой выделялись две пары галош с красной подкладкой.

На общей кухне кипела своя жизнь. Толстая бабенция, пыхтя папиросиной, палкой мешала кипятящееся в тазу на плите бельё. Сгорбленная старушка в спущенном чулке коричневого цвета на правой ноге пыталась пристроить маленькую кастрюльку на конфорку рядом с тазом толстухи. Колоритный дедок с круглыми очками на носу, из ноздрей которого торчали пучки волос, пристроился на табурете у одного из окон и вчитывался в содержание газеты «Советский спорт», при этом шевеля губами и покачивая плешивой головой…