Андрей Посняков - Последняя битва

Иван с любопытством оглянулся назад, на верных своих слуг:

– Перепоете?

– Перепеть – не знаю, – с осторожностью вымолвил Пронька. – А вот переплясать – точно перепляшу.

– Давай, давай, – подзадорили его соратники. – Шапку выиграешь, богатых подарков зазнобе своей купишь.

– А, лиха беда начало! – Пронька выскочил из-за столов, подбежал к скомороху и, шмякнув шапку об пол, прошелся в пляске, хлопая себя ладонями по каблукам.

– Молодец, паря! – закричали отовсюду. – Давай, не посрами родной Угрюмов-град!

Юноша поклонился и, кивнув музыкантам, подмигнул певцу:

– Ну?

Тот осклабился, выставив вперед ногу, заложил руки за спину.

Хитер оказался скоморох, песню выбрал выигрышную, с двойным смыслом. Ее можно было и с неприличными словами петь, и так и эдак. Видел скомороше, что парень-то вышел супротив него молодой, зеленый, вот и решил сконфузить. Однако Пронька не поддался, затянул куплеты без перерыва, правда, пел слова приличные, стеснялся ругательные-то при всех орать.

В этом месте Прошка вдруг задвинул такое, что малость заскучавшие слушатели разом оживились, не веря ушам своим. Чтоб этот конфузливый синеглазый парень с непокорными вихрами да мог такое выговорить?! Тьфу ты, Господи, да как его земля-то носит? Однако молодец, за словами за пазуху не лезет, не хуже скоморохов народ веселит.

– Ну и парень у тебя в слугах! – восхищенно воскликнул расстрига. – Этак он безо всякого перепляса выиграет.

Иван покивал:

– Бог даст, Бог даст.

А скоморох, видать по всему, сдаваться вовсе не собирался. Снова затянул глум – на этот раз препохабный, про гулящих девок да тех, якобы верных жен, которые, когда муж со двора…

Подвыпивший люд одобрительно смеялся, многие даже ржали, как кони. На то и рассчитывал скоморох. Пронька же такие похабные песни петь опасался, а потому рванул в перепляс, напевая:

Плясал хорошо, с перехлестом, с круговертью, с притопами. Скоморох тоже ринулся в пляс, но вот – наверное, уже в силу возраста – не так залихватски задорно, как Пронька. А тот уж старался, сказать нечего.

И ведь переплясал бы, кабы не стражники!

Те явились незаметно, окружили корчму, оп – и воин в кольчуге уже стоял пред столами, сердито стукнув об пол древком короткого копья:

– Цыть! Гнусные скоморошьи хари велением батюшки-воеводы будут кинуты в поруб. Пусть посидят, подумают, как глумы с кощунами пети. К вам же, люди добрые, – воин улыбнулся народу, – мы ничего не имеем. Веселитеся за-ради праздника.

Переведя взгляд на стражей, он еле заметно кивнул, и те разом бросились на скоморохов, ловко скрутив их и поволочив прочь из корчмы.

– Э, постой, постой! – забеспокоился вдруг Иван, увидев, как в числе скоморохов схватили и Прошку.

Парень активно сопротивлялся, дело грозило обернуться мордобоем и нешуточными ранениями, и Раничев, не думая, ринулся на выручку своего человека.

Выскочив на улицу, он в три прыжка догнал главного стража – десятника, вряд ли больше:

– Тот вихрастый парень – мой слуга.

– Который? – обернулся десятник. – А ты сам-то, мил-человек, кто будешь?

Воин был незнакомый, Иван его раньше не видел, а скорее всего, просто не обращал внимания. Потому представился первым:

– Язм – боярин Иван Петрович Раничев! А то – мой слуга Прохор.

– Да вижу, вижу, что боярин. – Воин неожиданно подобрел. – Узнал, узнал тебя, господине! Может, и ты меня помнишь? Олекса я, дружинник. Десять лет назад с войском безбожного Хромца вместях сражались!

– Олекса? – Иван, конечно, такого не помнил, еще бы – слишком много воды утекло, однако виду не показал. – Конечно, помню! Здорово мы тогда им дали… Как и они нам…

– Да уж. – Воин вздохнул. – Сеча была великая.

– Слышь, Олекса, – быстро произнес Иван. – Ты там, в корчме, вместе со скоморохами случайно моего человечка забрал. Отпустил бы, а?

– Отпустить? – Зачем-то обернувшись, десятник понизил голос. – Я в этом деле решающего слова не имею. Эвон кто решает. – Он кивнул на незаметную фигурку монаха в черной, с капюшоном, рясе. – Чернец с Ферапонтова монастыря. Архимандрита Феофана доверенный человек! А воевода с Феофаном в дружбе.