Наталья Резанова - Явление хозяев

Луркон положил на стол руки – тяжелые, крупные, тщательно ухоженные. В отличие от Стратоника и Апиолы он носил лишь один золотой перстень – знак своей должности.

– Признаюсь тебе честно – эта мысль была первой, которая пришла мне на ум, когда я услышал о случившемся. Тогда я сам был в бешенстве, не хуже тех собак. И дом Петины приказал оцепить, чтоб никого не выпустить и провести допрос самому, не дожидаясь стражи префекта. И вот что я выяснил – в предшествующие дни на вилле не было посторонних, кроме тебя, Апиолы, Вириата, Стратоника и ваших слуг. Кого ты заклеймишь убийцей?

– Из названных никого. Но кто сказал, что враг Петины сам появлялся на вилле? Он мог подкупить кого-то из рабов…

– И кто же, по твоему, этот негодяй?

– По-моему, ответ напрашивается сам собой.

– Очевидно, ты говоришь о Евтидеме?

– Ты сказал.

– И я, знаешь ли, подумал о Евтидеме. Мои люди следили за ним все эти дни. Как по-твоему, о высокоумный Сальвидиен, ведет себя наш бывший Розанчик? Носится по площадям, брызгая слюной от радости, и вопит, что справедливость, наконец, восторжествовала, и Петина получила по заслугам?

– А разве нет?

– Он забился в дальний угол дома, приказал завесить окна и беспрерывно творит очистительные обряды. Твердит, что прогневал злых демонов, под видом собак служивших Петине, и теперь они, покончив с прежней хозяйкой, примутся за него. Совсем болен от страха.

– Очень умно, – сквозь зубы процедил Сальвидиен.

– Да – для преступника. Но не кажется ли тебе, что понятие «очень умно» к Евтидему не слишком применимо? Ты сам доказал, что он при всей своей зловредности, убог умишком, и последствий своих поступков предвидеть не в состоянии. Впрочем, – мясистое лицо наместника потемнело, и стало жестким, – речи, подобные тем, что мог бы говорить Евтидем, окажись он убийцей, в Арете все же раздавались. Пресвитер секты гоэлитов, согласно донесениям тайных служб, утверждал в своих проповедях, что Гоэль покарал развратную блудницу, и такая же судьба ждет всех, кто живет неправедным богатством. Я велел префекту арестовать мерзавца и поступить с ним по всей строгости закона.

– Значит, среди слуг Петины могли быть тайные гоэлиты, действовавшие по указке своего главаря?

– Нет. Иначе бы они объявились после ареста пресвитера. У меня есть опыт обращения с этими сектантами, и я знаю, как они в подобных случаях себя ведут. У них настолько извращены все представления о жизни, что они считают за доблесть похваляться преступлениями, и казнь принимают как награду.

– Но если не Евтидем и не гоэлиты, то кто же?

– Никто, друг Сальвидиен, никто. Пометавшись в поисках виноватых, я поостыл и тщательно обдумал все обстоятельства. Всякий раз приходя к выводу – смерть Петины была именно тем, чем казалась =– ужасной, отвратительной, нелепой случайностью. С этим трудно смириться. Но придется.

– И все же нельзя так оставлять дело. Прости, господин мой, что я осмеливаюсь давать советы, но не лучше ли передать следствие в руки префекта? И пусть он допросит Евтидема.

– А почему только Евтидема? Конечно, удобно видеть преступником именно его – мерзкого старикашку-злопыхателя! Но ты, как юрист, должен бы знать: где один подозреваемый, должен быть и другой. так уж устроено мнение людское. И оно найдет этого подозреваемого, непременно найдет. Хотя – почему же одного?

Со смятением Сальвидиен увидел в глазах наместника неподдельную ярость.

– Их может быть много… Почему не Феникс, с позором выставленный за ворота виллы Петины? Ему ведь отписаны по воле Петины какие-то деньги, и он мог убить ее, пока она не вычеркнула его из завещания?

«Откуда он знал, что Феникс этого боится? Неужто его шпионы следят за всеми в городе?»

– Почему не ты сам – ты был ее любовником, а она в последнее время предпочитала тебе Стратоника?

«Точно, следят».

– И, наконец, почему не я? «Сделал, кому выгодно» – таков главнейший принцип уголовного права, а кому, как не мне больше всех была выгодна смерть Петины? А так скажут, скажут непременно. И я, дабы обелить свое имя, обяжу префекта провести следствие по всем правилам. Пусть допросят с пристрастием всех рабов – несколько сотен прекрасно обученных, умелых рабов, а лучше – поступят с ними по закону предков…

Мощные ладони Луркона сжались в кулаки. Дыхание стало выравниваться, он постепенно успокаивался.

Но и смятение Сальвидиена улеглось. Он понял, почему Луркон не дал хода следствию. Вовсе не за свое доброе имя он опасается, и не злых языков страшится. Последние его слова все прояснили. По древнему, еще республиканскому закону, в случае насильственной смерти хозяина казни предавались все рабы, в это день находившиеся в доме. А иногда – вообще все рабы.