Наталья Резанова - Явление хозяев

– И пока среди них будет царить разделение, в Империи сохраняется порядок, – со смаком произнес ритор. Он явно примерял этот пассаж к какому-то своему сочинению.

Вириат не возразил, но не выразил и согласия.

– Ты не упомянул квадов, – обратился к нему Сальвидиен, – и, как я понимаю, о них ты не слишком высокого мнения. А ведь император именно из них набирает свою охрану…

– В качестве телохранителей они вполне пригодны. Верны, как псы, ради господина разорвут кого угодно.

При слове «псы» Сальвидиен машинально обернулся. Гедда, как и было ей приказано, отошла с дорожки и переместилась к зеленой изгороди – так, чтобы видеть госпожу.

Феникс не унимался.

– Он перечислил всех, даже нептаров, но о нас забыл. Нас, чьи войны спустя тысячелетия воспевают их ублюдочные поэты! Да что войны! Вы нашли у нас все сокровища разума – поэзию, риторику, музыку, театр, искусство возведения храмов. И что вы, имперцы, из наших изобретений усвоили? Не поверхностно, не ради того, чтобы блеснуть в хорошем обществе, а так, чтобы вошло в плоть и кровь Империи?! Только казнь колесованием. Настолько, что со временем в Империи молиться начнут на это колесо!

Стратоник демонстративно зевнул, прикрыв рот изящной ладонью. Затем откинулся назад, сорвал уже созревшую кисть черного винограда с опорного столба, густо оплетенного лозами, и лениво отщипнул ягоду.

Мимнерма речь Феникса не ставила столь равнодушным.

– Замолчи, несчастный! Ты кощунствуешь по скудоумию своему!

– Не столь страшно кощунство, как позор, – бросил Апиола.

Если это была строка из какого-то стихотворения, Сальвидиен его не знал.

– О, да, твои благородные предки должны были знать толк в позоре! Если б они разбогатели, как многие иные – путем войны, грабежей, мародерства, никто б и слова дурного не сказал, но доносительство всегда считалось ремеслом непочетным, а в пору гражданских смут – особо. Разумеется, наша благородная Империя всегда его поощряла, ибо вовсе не на силе легионов она зиждется, что бы тут некоторые не говорили…

– Салампсо, – спокойным, ровным голосом произнесла Лоллия, – позови слуг, пусть выпроводят нашего гостя. Ему пора прогуляться.

Прежде чем маленькая кудрявая девушка успела повернуться, со своего места сорвалась Гедда.

– Госпожа, позволь мне!

– Хоть ты не довершай позора… Впрочем, сбегай, распорядись.

Гедда метнулась по аллее так, что конный не догнал бы.

– Напрасно, госпожа моя, ты не позволили ей лично выполнить приказание, – хохотнул Мимнерм. – Наш поэт так ненавидит все варварское – мог бы вступить в бой с его воплощением.

– Да, было бы премило, – согласился Стратоник. – На арене города так давно не выставляли женщин-бойцов.

.Растерявшийся поэт поднялся с ложа, и. вместо того, чтобы не теряя лица, самому с достоинством удалиться, молча переминался с ноги на ногу, точно ожидая, что сейчас ему вручат деревянный учебный меч, а то и настоящий, боевой, и погонят на арену.

– Не стоит затевать подобной забавы, – заметил Апиола. Его узкие губы раздвинулись в усмешке. – Силы слишком неравны…

Никто из них не видел того, что Гедда, выбежавшая за угол аллеи, резко остановилась. Она прислонилась к статуе танцующей нимфы, зажав ладонью рот. Плечи ее дергались, и она едва не сползла на землю, заходясь сухим, беззвучным, неудержимым смехом.

Впоследствии Сальвидиен размышлял о том, что послужило причиной неожиданной суровости Петины. Конечно, Феникс наговорил много грубостей и глупостей, но адвокат был свидетелем тому, что Петина спускала ему и не такое. Оскорбилась ли Петина за то, что поэт наболтал о правящей нации? Настоящий аристократ всегда выше подобных вещей, а в ее аристократизме никто не мог усомниться. И не кощунство было тому виной, оно могло смутить Мимнерма, но не Петину. Однако с чего-то вздумалось ей вступиться за оскорбленную честь Прокла Апиолы. Нет, не Апиолы даже, а его предков. Вышние боги, кому какое дело до предков Апиолы, тем более нам, приехавшим из метрополии?

Вот именно.

Они были доносчиками, – сказал Феникс.

Как утверждают историки, восток и юг Империи зараза доносительства поразила не так уж сильно. Чего нельзя было сказать о метрополии, и в первую очередь о самой Столице. Речь, конечно, шла не о нынешних благословенных временах мира и спокойствия, но в прошлом столетии, во времена тех самых гражданских смут насилия и беззакония, когда никто, даже императоры не могли быть уверены в своей безопасности. Доносительство властвовало как чума, временами давая вспышки и в провинциях. Тогда никто, даже в самых отдаленных провинциях, не посмел бы шутить, как нынче, на тему закона об оскорблении величия. Донос был самым простым способом сведения счетов, но вовсе не ненависть была главным двигателем. По закону, имущество арестованного отходило в казну, но четверть его полагалась доносчику, и чем богаче был человек, тем меньше у него было шансов уцелеть. Хуже того – доносчики обеспечивались гражданскими должностями, вплоть до сенаторских. А чтоб должность освободилась, нужно было убрать того, кто ее занимал. Излишне говорить, как это делалось.