Андрей Посняков - Довмонт. Неистовый князь

– Лаума погибла, – тихо пробормотал молодой человек. – Упала с какой-то скалы.

Девчонок так назвал отец, Виктор, а точнее – Викторас – Ранчис. Давно обрусевший и родившийся в «коренной петербуржской семье», он никогда не забывал свои литовские корни, хотя иногда признавался, что многое хотел бы забыть. Как бы то ни было, а дочерей он назвал по-литовски. Старшую – Лаума, что значило «небесная колдунья», младшую – Лайма – богиня удачи и судьбы.

На кладбище было малолюдно. Тетя Лена не хотела видеть никого, кроме самых близких. Правда, пришли студенты – подружки и друзья Лаумы. Все плакали и искренне жалели погибшую. Едва зарыли могилу, пошел дождь, совсем не по-летнему холодный, промозглый и нудный. В северной столице так бывает часто. Бывает и снег в июне пойдет – по-всякому, смотря какое лето. Дождь нынче был в тему. Словно вся природа скорбела, плакала.

Поминки устроили в ресторане на Московском, опять же – для близких, но позвали и студентов. Пусть. Игорь с Ольгой подвезли троих, по пути разговаривали. Точнее, говорил один Игорь – расспрашивал о гибели сестры.

– Понимаете, там змея показалась, вот Лаума и… – сопел юный парнишка в свитере и кедах.

– А потом выяснилось, что и не змея это была вовсе, а уж! – подал голос второй студент – белобрысый увалень в синей кургузой курточке и дорогих джинсах. – Да-да, уж, не только я видел. Длинный такой, толстый… но две желтые точки на голове имелись. Я заметил, хоть он и быстро уполз.

Уж…

Что-то в семье было связано с ужами, какое-то предание, Игорь его слышал в детстве, но точно вспомнить не мог. Но что-то такое было – точно. Он спросил тетю Лену, не на поминках, а позже, дня через три.

– Уж? – Елена Васильевна непонимающе моргнула. Черное траурное платье ей очень шло. Сама – брюнетка, плюс черная одежда и тоненькая ниточка серебра на шее. Этакая знатная испанская дама эпохи короля Филиппа Второго. – Уж… Нет, не помню… Хотя…

Неожиданно для себя Игорю вдруг стало неприятно. Слишком уж ухоженно и аристократично выглядела мачеха. Да – осунувшееся лицо, да – глаза заплаканы, но – тщательно наложенный макияж, опять же платье. Впрочем, Елена часто повторяла, что дама должна всегда оставаться дамой. Держать марку, как она выражалась. Вот и держала, не позволяя себе целиком сорваться в горе. Надо было жить… хотя бы ради Лаймы, ее-то нужно было еще поднимать на ноги, шестнадцать лет всего – школьница.

– Залтис! Да, залтис… Виктор как-то рассказывал. Залтис – по-литовски уж. Не простой уж – священный. Ну, знаешь, из древних языческих времен. Таким ужам, кажется, приносили жертвы.

– Жертвы? – молодой человек покусал губу. – Да, да, теперь и я вспомнил. Отец говорил как-то… когда был немного выпивши. Только не про жертвы… Этот залтис – уж – какое-то знамение, что ли… Не дай бог увидеть его во сне! Во сне… Лауме он вовсе не во сне привиделся.

– Бывают же совпадения, – Елена Васильевна качнула головой и, вытащив сигарету из брошенной на стол пачки, закурила.

Игорь поморщился – сам он недавно бросил, но… Но сейчас не выдержал, закурил, пусть даже и дамские. Настроение было такое… дерьмовое.

– А где Оля твоя? – неожиданно спросила мачеха.

– Домой поехала. Мать навестить… Что с тобой? Тебе нехорошо? Может, таблетку? «Скорую»?

Резко побледнев, женщина тяжело опустилась в кресло. Помотала головой:

– Нет, нет, не надо таблетки… Лучше коньяка плесни.

Игорь послушно подошел к бару. Вытащил бутылку коньяка, налил, глядя, как сползают по стенкам бокала тяжелые янтарные капли.

– Больше! Полную! Ну.

Полную так полную. Что уж тут скажешь – надо. Молодой человек налил и себе. Молча, не чокаясь, выпили.

– Ты знаешь, кто такой Миндовг? – чуть помолчав, женщина подняла глаза.

– Литовский кунигас, князь, – удивленно отозвался Игорь. – Первый король Литвы… и последний, насколько я помню.

– Все правильно, – Елена Васильевна вздохнула и потянулась к бутылке. – Так вот, Виктор рассказывал, что в их семье было такое предание. Будто бы этот Миндовг за что-то проклял вашего дальнего предка. Наложил проклятье – мол, что все красивые девушки в вашем роду не будут доживать и до восемнадцати лет. Умрут, погибнут. Но прежде – за их душами приползет священный уж – залтис.

– Чушь какая-то, – наливая коньяк, пробормотал аспирант. – Ну, ведь верно же – чушь. Мракобесие.

– Тем не менее в семье многие так вот умирали.

– Многие?

– Виктор об этом почти не рассказывал. Не любил.