Алексей Ивакин: Могло бы быть...

— Лех, уснул, что ли? На пары идешь?

Не открывая глаз, греясь на жарком, не по осеннему, солнце, я ответил:

— У меня с третьей семинар…

— Перепил, что ли вчера? Семинар через десять минут.

Я все-таки открыл глаза и посмотрел на…

Батюшки!

Юрка Васькин! Ущипните меня за задницу… Он же… Он же погиб в девяносто девятом! После универа поработав учителем в сельской школе, став «Учителем года», не выдержал бескормицы и завербовался в армию.

И тут, из глубины бессознательного, прокатилось по душе мягкое цунами.

Мать твою… Дочитался…

Самое смешное, что я не испытал никакого хроношока, как описывают фантасты. Шок был у меня от другого. От даты.

Шестнадцатое сентября девяносто первого года.

Ну почему все люди как люди, попадают в ключевые моменты истории, а я вот в шестнадцатое сентября? На год бы пораньше, до ГКЧП, а сейчас-то что? Поздняк метаться…

— Ты идешь, нет? — нетерпеливо переспросил Васькин.

— А? Да, конечно!

Блин! А здорово же, так-то! Тело молодое, зубы целые, гормоны плещут! Ууууух! Студенточки пошли на учебу… Вот эту я оприходую через месяц, вот ту через два дня после первой… Ыыыыых!! Ну, здравствуй, молодость!

— Юрка! — от переизбытка чувств хлопнул я Васькина по плечу. — Хорошо-то как! Только пообещай мне в армию не ходить!

Тот постучал мне по лбу указательным пальцем:

— Хватит мне, я свои два года оттоптал. Пойдем уже! Останин опоздавших не пускает, знаешь же.

И я, почти вприпрыжку, помчался на семинар по «Основам современной цивилизации».

Это у нас, на первом курсе исторического факультета, так переименовали в сентябре девяносто первого «Историю КПСС».

Память стала проявляться, словно фотографии в кювете. Я уже и забыл, что такое пленочная фотография… А вот же какие ассоциации пошли…

Останин — зверь мужик. Вел он у нас тогда философию и те самые «Основцы» — это у нас так предметы любили сокращать. По примеру «Республики ШКИД». Любимые фразы Алалоста — Сан Саныча Останина были — «Место женщины в постели, а не на истфаке» и «В Кирове только два интеллигентных человека. Я и мой друг. Друг уже умер». Получить «отлично» у него было невозможно. Легче на Луну слетать или в прошлое вернуться. Философию я ему буду сдавать шесть раз. До потери сознания буду учить ненавистного Платона. И сам буду преподавать его в курсе «История психологии», спустя пятнадцать лет… Смешно!

Блин! Знакомые все лица! Серега Ерохин, он же Курт — станет менеджером по продажам в «Строймаркете», Леха Колодкин, он же Ганс — в будущем директор маленькой, но стабильной фирмы по лесозаготовкам, Колька Ямшитов — церковный сторож, Мишка Курашин — управделами «Молодой Гвардии»… Никто, кроме Васькина и Димки Васильева — по прозвищу «Большевик», так и не станет учителем истории. Кроме девок, конечно. Половина из них замуж на третьем курсе повыскакивают. Большая часть по залету, да. Потом разведутся, снова замуж, уже осмысленнее…

И тут меня словно обухом.

Олька!

Она же тут, в этом корпусе, пока еще Кировского педагогического института! Прошлое накатило с такой силой, что у меня, кажется, заполыхало лицо.

— После пар стипуху дают! — шепнул мне усевшийся рядом Курт. — Потом идем в общагу, места получать!

Да, точно… Сегодня же день заселения… Я получу место в двухместной комнате, вместе с Колькой Ямшитовым. Там он, кстати, и начнет спиваться. А я через год приведу в эту комнату с обшарпанными стенами, заклеенными вырезками из журнала «Советское фото», Олю. Под утро отведу ее в общий — два на этаж — туалет. И пока она там моется из обычного крана холодной водой, выброшу из окна — прямо в мусорный бак — простынь, с кровавым пятном в виде бабочки. Не отстирать уже. Привезу комендантше другую.

А Олька выйдет замуж все равно за другого. За пейджер, за новенькую «девятку» и за однокомнатную квартиру. Предпочтя нищему студенту биржевого игрока. Меня будет потом мотать из запоя в запой, с работы на работу. С четвертого курса я вылечу, поступлю, заново, на психолога. Отлежу в реанимации три месяца… Женюсь, разведусь. И только через семнадцать лет забуду ее, найдя, наконец, новую настоящую любовь…

Не будет этого!

Здесь этого не будет!

Так… Сегодня стипуху дают. Первую. И офигенно большую. За два с половиной месяца — триста семьдесят пять рублей. Правда, на них и купить-то нечего. Бутылка водки — в магазине пять, но по талонам. Поэтому мы литруху бельгийского спирта «Рояль» сегодня возьмем. В киоске. За пятнадцать. А водка там двадцать пять, кстати… Коммерческие цены. От этого еще долго киоски комками будут называть…