Виктор Точинов - Усмешки Клио-2

Но шпион неожиданно уперся, твердолобо не желая признавать себя агентом дефензивы. Ему было наплевать на поворот внешней политики советского государства, начавшего движение к союзу с Гитлером, пакту Молотов-Риббентроп и очередному разделу Польши. Новая политика требовала разоблаченных п о л ь с к и х шпионов, а германскими, итальянскими и японскими и так были тюрьмы с лагерями переполнены…

Упорство это стоило Отто нескольких потерянных зубов и пары сломанных ребер. Под конец он понял, что никто не собирается его перевербовывать и использовать как агента-двойника; что никто не будет брать с поличным и объявлять персоной нон грата помощника атташе посольства, которого Радецки в экстренном случае мог вызвать для личной встречи; и что обмен на какого-нибудь томящегося в немецком концлагере антифашиста ему тоже не светит…

Безразличный к дальнейшему, Ольховский подписал все: и как шпионил в пользу панской Польши, и как готовил покушение на наркома Ворошилова, и как запасся полукилограммом бихлорида ртути с целью массового отравления студентов и преподавателей путем пропитывания этим ядом страниц выдаваемых изданий.

На фоне таких чудовищных признаний приговор тройки выглядел проявлением высшего гуманизма – десять лет без права переписки. Хотя, конечно, под этой формулировкой порой мог скрываться и расстрел, но Михаил Юльевич действительно был отправлен на золотые прииски Колымы. Только от судьбы никуда не уйдешь, и зимой того же года он попал под печально знаменитые гаранинские расстрелы, когда просчеты в определении количества необходимого на зиму продовольствия исправили уничтожением большинства едоков. Карьера потомственного офицера, полковника и кавалера орденов завершилась в старой выработке, на две трети заполненной изрешеченными из пулеметов телами…

Вдова, понятно, распростилась со службой, старшие дочери с комсомолом, младшая – с красным пионерским галстуком. Все четверо получили неблагозвучную аббревиатуру ЧСВН (член семьи врага народа) и были внесудебным порядком сосланы в далекий сибирский городишко Канск. С местом ссылки им, надо сказать, повезло. Дело в том, что в Красноярском крае вообще и в Канске в частности, обитала довольно многочисленная польская диаспора – потомки сосланных участников всевозможных бунтов, начиная еще с XVIII века, с Барской конфедерации и восстания Костюшко.

Вдову и детей «пана Ольховского» приняли, можно сказать, по-родственному. Поделились, чем смогли и не дали пропасть в трудные предвоенные и тяжелейшие военные годы. Черный юмор ситуации в том, что пани Ольховская была чистокровной москалькой (русской), а дочери имели смешанную русско-германскую родословную, то есть вели происхождение от двух наций, поляками издавна, мягко говоря, недолюбливаемых.

Были, конечно, у них свои трудности – матери, педагогу с высшим образованием, пришлось работать приемщицей на молокозаводе; в школе никто не хотел сидеть с детьми врага народа, а после школы дорога к высшему образованию была им наглухо закрыта аж до середины пятидесятых…

Что интересно, вдова (так и не вышедшая вторично замуж), живя среди поляков, сама изрядно ополячилась: будучи ранее убежденной атеисткой, окрестилась по католическому обряду, все чаще употребляла в разговоре польские слова и выражения. Сталина, кстати, в самом узком кругу она не называла иначе как катом (палачом). Правда, дочери относились к Иосифу Виссарионовичу абсолютно иначе. Младшая, например, узнав о смерти вождя народов, совершенно искренне рыдала и собиралась в Москву на похороны – мать, железной воли женщина, не отпустила…

Если вдуматься, то это ведь недосягаемый идеал для диктаторов всех прочих времен и народов – когда дети убитых владыкой врагов искренне плачут, узнав о его кончине.

А спустя немного времени после смерти генералиссимуса начались известные события: ХХ съезд, борьба с культом личности и реабилитации невинно пострадавших. Пани Ольховская тоже приняла участие в этом процессе, надеясь очистить память мужа от клеветнических обвинений…

Вот так дело Ольховского М.Ю., 1893 года рождения, поляка, беспартийного и т.д. и т.п. попало в руки Василия Васильевича, еще довольно молодого тогда офицера госбезопасности. Раскрыл он его без особого интереса, ожидая увидеть очередные нелепые и нелогичные обвинения, свидетельствующие о скудости воображения их авторов. Хотя, быть может, и не в недостатке фантазии дело – когда обвиняемые идут таким густым потоком, оригинальных сюжетов их прегрешений никакой Дюма не напасется…