Руслан Мельников - Пески Палестины

Он взял полячку за подбородок, приподнял смазливую мордашку… Похоже, укрощать строптивицу придется долго. Закатившиеся было глаза ожили. И вновь смотрели с ненавистью.

— Заговоришь, — пообещал он не то ей, не то себе.

Еще один плевок. На этот раз куда смачнее — с кровью. Прямо на галстук, на воротник. Новый мундир! Надо было переодеться перед допросом. Гиммлер размахнулся. Второй удар. С другой руки. Короткий, резкий, сильный. Голова полячки снова дернулась. Влево, вправо…

Рейхсфюрер зажал пленнице рот — вот теперь пусть плюется сколько влезет! Навалился, зашипел в ухо:

— Заговоришь, дрянь!

Даже через плотную ткань формы он ощущал упругость ее груди. Надо же — эта молодая грудь взволновала и взбудоражила. Наверное, все дело в том, что девчонка сопротивляется. А сопротивление обреченных всегда горячит кровь. Такое приятное, почти забытое чувство… Рейхсфюрер СС хмыкнул: давно ему так не сопротивлялись. Значит, развлечемся, разогреемся для начала.

Не вышло. Полячка, изловчившись, поймала остренькими крепенькими зубами ладонь в белой перчатке.

Генрих Гиммлер вскрикнул. Отдернул руку. Отскочил обратно к столу. Мать твою, как говорят русские! Кто кого тут пытает?! Ох, и дорого же заплатит польская тварь за свою выходку. Сломить пленницу, покорить ее становилось отныне делом чести.

Когда сзади скрежетнула дверь, рейхсфюрер не счел нужным оборачиваться. Рявкнул через плечо:

— Пшел вон!

Доктора с пыточным инструментом он пока не вызывал, а все остальное может подождать. Теперь пусть подождет даже цайт‑тоннель.

Гиммлер не отводил глаз от раскрасневшегося лица полячки. И от лица и от всего остального тоже. Хороша! До чего ж хороша, стервочка! А девчонка жадно хватала ртом воздух и хлопала глазищами. И хрипло дышала. Обнаженная грудь ходила ходуном. Генрих Гиммлер любовался. Генрих Гиммлер чувствовал, как нарастает возбуждение. А дверь за спиной все не закрывалось. Что за неслыханная наглость?!

— Я же просил меня не беспокоить! — прозвенел металлом голос рейхсфюрера.

В ответ тоже звякнули металлом. И еще. И еще ближе. Гиммлер крутанулся на каблуках. И подавился собственным криком. К нему приближался рослый широкоплечий человек в… О майн готт! В боевых доспехах! В средневековых доспехах!

Глухой ведрообразный шлем‑топхельм закрывал лицо. На шлеме — сбоку, справа, — вмятина. Длинная такая и глубокая борозда. След меча, арбалетного болта или срикошетившей пули. Под топхельмом шумно дышали. На рыцарской перевязи болтались пустые ножны. Шпоры царапали пол. Звенела посеченная кольчуга. Белую накидку‑котту — измазанную, изорванную, изрубленную — украшал черный крест. Такой же крест — на грязном плаще. Слева, у плеча, сочащегося кровью.

«Тевтонский! — отстраненно подумал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. — Крест тевтонского ордена Святой Марии».

Рука Гиммлера в прокушенной белой перчатке метнулась к кобуре. Не успела — перехватили цепкие пальцы в перчатке железной, латной рукавице. Левую руку тоже сжали стальные клещи.

Целую секунду они молча топтались на месте в танце ненависти, секунду смотрели друг на друга. Один — из‑под козырька фуражки. Другой — из амбразуры рыцарского шлема.

Сквозь смотровую щель топхельма бывший омоновец Василий Бурцев видел двоих. Сзади, в каменной нише, — повисшую на цепях дочь Лешко Белого, гордую малопольскую княжну Агделайду Краковскую. Свою жену. Нагую, с разбитым лицом. И прямо перед собой — рейхсфюрера СС. Круглая физиономия. Маленькие ухоженные усики. Свастика на рукаве. Тотенкопф [1] 1 Эсэсовская эмблема «Мертвая голова» — череп со скрещенными берцовыми костями и орел Третьего рейха на фуражке. Аккуратненький, но забрызганный бурыми пятнами галстучек. Чистоплюйские белые перчатки в кровавых разводах. Начищенные сапоги. Широченные галифе. Очки мирного интеллигента, никак не вязавшиеся с эсэсовской формой.

— Генрих Фон Хохенлох? — выдохнул рейхсфюрер с надеждой. — Магистр? Это вы?

Бурцев не ответил. Ударил. Головой. Целя в переносицу. Боевой средневековый шлем попрочнее фуражки и очков будет. И чистого веса в нем — четыре‑пять кагэ.

Козырек под фашистской кокардой треснул. Фуражка слетела с головы. Брызнули, посыпались стекла очков. Хрустнул носовой хрящ. Из расстегнутой кобуры выпал пистолет. А сам рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер рухнул на стол. На лампу. На папку со свастикой и секретными бумагами. Сполз на пол, опрокидывая стул.