Руслан Мельников - Пески Палестины

— Джеймс, скажи этим болванам, пусть действуют!

Джеймс сказал. Рявкнул, точнее. Французский, оказывается, при определенных обстоятельствах тоже может быть весьма грубым языком.

Картавая грубость брави возымела действие. Жюль и его команда вышли из оцепенения. Как раз вовремя! Нос когга с треском вламывался в корму нефа. Толчок. Жуткий скрежет дерева о дерева. К счастью, удар пришелся вскользь, по касательной. Корабли не развалились, не пошли на дно.

С когга полетели «кошки». Подданные Алисы Шампанской, впрочем, не тратили много времени на абордажную связку. Ребята Жюля прыгали на неф с ходу. Высота бортов у парусников оказалась примерно одинаковой, так что это был сейчас самый простой и быстрый способ атаки. Двое или трое моряков не рассчитали — упали в воду. Пришлось кидать канаты. Еще одного спасти не удалось — затерло бортами.

Капитан Жюль лез в драку первым, дико вопя, вдохновляя остальных. У пиратов же достойных лидеров не оставалось. И сопротивления не было. Вообще.

Большая часть разбойников сиганула за борт. На воду успели спустить лишь одну шлюпку. Наиболее удачливые беглецы облепили лодку, отпихивая плывущих следом товарищей. Отпихиваться, однако, никто не желал. В итоге шлюпка перевернулась.

Немногие оставшиеся на корабле — рассеянные и деморализованные — сдавались без боя. То там, то тут раздавались мольбы о пощаде. Только капитан Жюль не щадил никого. И его матросы не щадили.

Все кончилось в считанные секунды. Последнего пирата извлекли откуда‑то из каюты на корме и вышвырнули за борт с перерезанным горлом.

Бурцев следовал за кипрским капитаном по утыканной стрелами шаткой палубе нефа. Шли к трюмовому люку. Ничего ж себе, путь‑дорожка! Палуба — скользкая от крови. Всюду трупы, брошенное оружие, размотанные, будто гигантские силки, канаты, прочий корабельный инвентарь.

Бурцев обратил внимание на две запасные мачты. Обе лежали посередке, деля палубу надвое. Видать, ломались мачты частенько, раз приходится возить с собой запас. Имелись на борту также запасные рулевые весла. И с полтора десятка — никак не меньше — тяжеленных якорей. Огромных, железных, двурогих, с деревянными поперечными штоками. Одним‑двумя здоровенный неф, конечно, не удержишь, но пятнадцать штук! Это уж явный перебор. Тоже, видать, про запас взяты? Наверное, якоря набирали с таким расчетом, чтоб не жалко было оставлять на дне, ежели зацепится. Вручную‑то поднимать такую тяжесть — замаешься, а механических, якорных шпилей и воротов пока не изобрели. Трюм открывали втроем — Бурцев, Жюль и Гаврила со своей универсальной отмычкой. Удар булавы — и сбитый замок летит в сторону. Люк откинут. Затихли все. Что ж, ваше величество, на выход… И в самом деле, королева вышла первой. Алиса Шампанская оказалась хрупкой женщиной средних лет и довольно привлекательной внешности. Худенькое скуластое лицо. Огромные карие глаза. Грустные‑прегрустные, правда. Волнистые темные волосы. Брови, изогнутые тонкой дугой. Только ранняя седина немного портила эту печальную красоту. И скорбно изогнутые губы. М‑да, улыбалась титулованная особа нечасто. По крайней мере, в последнее время. Зато держалась Алиса Шампанская с поистине королевским достоинством. Даже в перепачканном трюмной грязью платье.

Жюль и его матросы приветствовали госпожу, дружно опустившись на колено. В глазах капитана светились восторг и обожание. У Бурцева даже мелькнула мысль, что отнюдь не только верноподданический пыл заставлял Жюля рисковать своей и чужими жизнями. Блин! Да ведь этот усач влюблен в королеву без памяти! За ее величеством следовала скромная свита: пара испуганных придворных дам, мальчик‑паж, еще несколько моряков из команды Жюля и трое хмурых израненных мужчин. Судя по наряду — знатные рыцари или бароны, до конца защищавшие свою госпожу и представлявшие интерес для пиратов с точки зрения получения выкупа. Последним вышел крепкий коренастый араб.

— О! — удивленно выдохнул пан Освальд. — Сарацин!

Сарацин носил просторный халат, широкие штаны и добротные сапоги. Араб был уже в летах: благородная седина просвечивала в иссине‑черной курчавой бороде, густо серебрила виски. На щеке виднелся старый шрам. Умные глаза смотрели прямо. Горделивая осанка выдавала человека, не привыкшего угодливо гнуть спину. Даже перед королевой.

Вот к этому‑то сарацину и бросился вдруг Сыма Цзян. Бурангул, чуть помедлив, тоже шагнул к незнакомцу. Подошел и Дмитрий.