Фидель Кастро История меня оправдает

По мере того как продолжался процесс, роли менялись: те, кто должен был обвинять, стали обвиняемыми, а обвиняемые превратились в обвинителей. Теперь шел суд не над революционерами – на нем навсегда был осужден господин, которого зовут Батиста... Monstrum horrendum!.. Не важно, что храбрые и достойные молодые люди были осуждены,- ведь завтра народ осудит диктатора и его жестоких наемников. Их сослали на остров Пинос, в застенках которого еше бродит призрак Кастельса и слышатся предсмертные стоны стольких убитых. Там, в тяжком заключении они расплачиваются за свою любовь к свободе, оказавшись оторванными от общества, от своих семей и изгнанные со своей родины. Не кажется ли вам, что в таких условиях мне, как адвокату, очень трудно выполнять свою миссию?

В результате стольких грязных махинаций по прихоти тех, кто диктует, и слабости тех, кто судит; вот я здесь в этой комнатенке Гражданской Больницы, куда меня привели для того, чтобы тайно судить, чтобы приглушить мой голос, и никто не узнал о вещах, которые я собираюсь сказать. Для чего нужны этому величественному Дворцу Правосудия, где, безусловно, встречаются господа судьи, еще больше удобств? Будет неуместно вас предупреждать о том, как совершается правосудие из больничной палаты, окруженной охранниками со штыками в руках, так что граждане могут подумать, что наше правосудие «заболело... и арестовано».

Напоминаю вам, что ваши законы установлены так, что суд должен быть «гласным и народным»; однако, вход для народа сюда полностью запрещен. Разрешено войти только двум адвокатам и шести журналистам, в чьих газетах цензура не позволила опубликовать ни одного слова. Я вижу, что у меня единственная публика в зале и в коридоре, около шести солдат и служащие. Спасибо за столь серьезное и достойное внимание, которого я удостоен! Хоть бы и оказалась передо мной вся Армия! Я знаю, что однажды вы будете гореть желанием смыть это ужасное пятно позора и крови, которое оставили на мундирах военных амбиции маленькой группы безоружных. Поэтому пусть они пока живут в свое удовольствие... если народ не сбросит их гораздо раньше!

И наконец, я должен сказать, что мне в моей камере не дали возможности пользоваться ни одним кодексом уголовного права. Я располагаю только вот этим небольшим кодексом, который только что дал мне адвокат, храбрый защитник моих товарищей, доктор Баудилио Кастельянос. Мне не позволили также получить книги Марти; видимо, тюремная цензура сочла их слишком подрывными. Или, может быть, мне не дали их потому, что я сказал ранее, что Марти был идейным вдохновителем 26 июля? Более того, мне было запрещено принести с собой на заседание суда какую-либо книгу по любой другой отрасли. Но это не имеет значения! В своем сердце несу я мысли Учителя, в своем сознании несу я благородные идей всех людей, которые защищали свободу народов.

Я прошу трибунал только об одном и надеюсь, что он удовлетворит мою просьбу в качестве компенсации за все эксцессы и нарушения законности, которые мне пришлось перенести, не получив никакой защиты со стороны закона: пусть же уважается мое право высказать все с полной свободой. Без этого не может быть соблюдена хотя бы видимость правосудия, и это было бы последним звеном – и самым тяжелым – в цепи бесчестия и трусости.

Должен признаться, кое-что меня разочаровало. Я думал, что господин прокурор выступит с ужасным обвинением, готовый полностью обосновать намерение и причины, по которым во имя справедливости и права – но какого права и какой справедливости? – меня должны приговорить к 26 годам заключения. Но нет. Прокурор ограничился только чтением 148-й статьи Кодекса социальной защиты, согласно которой ввиду отягчающих вину обстоятельств он требует для меня 26 лет тюремного заключения. Мне кажется, что две минуты – слишком малое время, чтобы требовать и обосновать необходимость лишить человека свободы более чем на четверть века. Может быть, господин прокурор недоволен этим судом? Потому что, как я замечаю, его лаконизм не идет ни в какое сравнение с той торжественностью, даже некоторой долей гордости, с которой господа судьи заявили, что данный процесс имеет огромное значение. А я знаю случай, когда прокуроры при рассмотрении простого дела о торговле наркотиками говорят в десять раз больше, требуя приговорить гражданина к шести месяцам заключения. Господин же прокурор не произнес ни одного слова, чтобы обосновать требуемый им приговор. Я не хочу быть несправедливым... я понимаю, что трудно прокурору, который поклялся быть верным конституции республики, требовать здесь от имени неконституционного, самозванного, не имеющего никакого законного и тем более морального права на существование правительства, чтобы молодой кубинец, такой же как и он, юрист, пожалуй... такой же достойный, как и он, человек, был брошен на 26 лет в тюрьму. Но господин пркурор – человек не без таланта, а я видел людей менее способных, чем он, но исписавших для обоснования такого требования кипы бумаги. Как можно поверить, что у него не хватает аргументов для обоснования подобного приговора – ну хотя бы для пятнадцатиминктного выступления,- как бы это отвратительно ни было для любого честного человека? Нет сомнений, что в основе всего этого – большой заговор.