Владимир Поселягин: Братишка

Протянув Сталину лист квитанции, я вдруг обнаружил, что тот трясётся, зажмурившись, и внезапно понял, что он смеётся. Не сдержавшись, Сталин засмеялся в полный голос. Именно в этот момент зашёл в кабинет Поскрёбышев, внеся поднос со стаканами, чайником и розеткой с печеньем. Он удивлённо посмотрел на нас, но потом снова принял невозмутимый вид и стал наливать чай. Отсмеявшись, Сталин, мельком посмотрев на своего личного помощника, вдруг спросил:

– Саша, а почему тебя так заинтересовал внешний вид своего тёзки?

– Дополнительно проверял, врали мне или нет. – Положив квитанцию на стол, я взял стакан и осторожно попробовал. Не зря парил, крутой кипяток налили.

– Вот как, и что же тебе рассказывали о Поскрёбышеве?

– Да больше о вас. Говорили, что вы тиран. Скручивали листки бумаги в трубочку, надевали их на пальцы своему секретарю и поджигали, с садисткой улыбкой наблюдая, как тот корчится, но товарищ Поскрёбышев не издавал ни звука. Или как вы хватали его за волосы и били лицом о стол.

Сталин и слушавший нас Поскрёбышев застыли в шоке. Смеха в глазах хозяина кабинета уже не было, там разгоралась лютая ярость, что даже мне стало не по себе, но я невозмутимо продолжал делить печеньки. Сталину и трёх хватит, он их и так каждый день ест, остальное я честно отделил себе и, беря из небольшой кучки, смаковал их с чаем. Реально вкусно, не обманули слухи.

– Кто?! – яростно спросил Сталин, вставая. – Кто посмел распускать такие грязные слухи?!

– Врачи говорят, что нервные клетки не восстанавливаются, а вы такими вспышками себе сердце посадите, а мне бы хотелось, чтобы вы подольше прожили. Сядьте, успокойтесь, чаю попейте. Тем более тому, кто распускает эти слухи, вы всё равно ничего сделать не сможете. С детства пороть надо было, воспитывая дочурку. Самое паршивое, что ведь ей некоторые несознательные личности верят. Как же, ведь дочь самого товарища Сталина!

Хозяин кабинета даже упал на стул, и Поскрёбышев захлопотал вокруг него. Как-то у нас не так разговор прошёл, но всё, что я спланировал, пока мы ехали в машине, выдал. Было ещё кое-что, но это чуть позже. Продолжая попивать чай, я сказал:

– Не думаю, что серьёзные люди таким слухам поверят. Вы ведь, товарищ Сталин, окружаете себя неординарными личностями, Личностями с большой буквы. Кто ж подобное терпеть будет? Так что на всё, что говорит Светлана, люди лишь посмеиваются. Да и почему она всё это делает? Избаловали вы её, вырастили дворянку столбовую. Не было внимания, не было обучения, безотцовщина, вот и выросло непонятно что. Хотя исправить пока ещё можно. Могу дать совет.

Сталин уже успокоился и, иронично посмотрев на меня, сделал глоток чая.

– Говори, мы с товарищем Поскрёбышевым с интересом послушаем.

– А ей нужно показать, чего она стоит, сама она это ещё не скоро поймёт, а когда поймёт, то ещё хуже будет. Нужно отправить её к людям. Не просто к людям, а, например, в госпиталь простой санитаркой до конца войны, чтобы видела, как советский народ добывает нашу будущую победу, что ему это стоит. Чтобы за неходячими выносила, обмывала их, тяжелораненым книги читала. Чтобы в мединститут поступила и ночами между дежурствами училась, чтобы прочувствовала всю ту тяжесть, которую несут на себе другие граждане нашей великой страны. Пока она через это всё не пройдёт, человеком, советским человеком, не станет. Избалована она у вас. В прессе это освещать не нужно, слух сам разойдётся. Раненые – люди чуткие и видят, что за человек, так что пока она себя не поставит, не изменит отношение к себе и окружающим, пусть в госпитале так и работает… Хм, печенье закончилось. А ещё есть? Не то чтобы я вас объесть хотел, ну очень вкусные.

Поскрёбышев метнулся в приёмную, ну а мы начали уже нормальное общение. Сталин оказался на удивление опытным дознавателем, и как вести допрос, задавая правильные вопросы, он знал. Так что почти полчаса потратил, выясняя, откуда пошли слухи о нём с Поскрёбышевым и как они до меня дошли. Я честно сказал, что слышал их из первых уст, а Светлану видел несколько дней назад в Александровском саду. Это не была утка, я её действительно там видел, гуляла с подружками и сопровождением. Пусть проверяют. Я решил твёрдо слить её и делал это старательно. Будет она ещё мемуары об отце пакостливые писать!

Потом уже на меня перешли. Я описал, как был ранен, потерял память и учился всему заново, как из меня попёрла эта музыка. Начал писать стихи и мелодии к ним. Как мы жили до войны, как война началась и отца забрали на фронт. Как покинули деревню. Первая встреча с немцами, первая встреча с бандитами. Как я выкручивался, чтобы сохранить семью и себя. Подробно описывал, как стрелял, для доказательств предъявляя справки, выданные пограничниками. В общем, описал всё. Ну и как золото нашёл в бронетранспортёре. О ювелирке я, конечно, не рассказывал. Ещё чего, только слитки сдам, остальное оставлю на будущее. Ну и попросил товарища Сталина поспособствовать, чтобы эти средства, с золота, пустили на постройку и оснащение завода по производству автоматов для нашей армии. Они им действительно необходимы. Описал, как ночью диверсантов брал, Сталин посмеялся, когда я рассказал, как их выгонял голых к нашим бойцам и сдавал им на руки. Не удержался и поведал, как у меня пистолет отобрали. Тут хозяин нахмурился, но продолжал слушать с интересом, как мы наконец добрались до Москвы, как искали дом, как я торговал трофеями на рынке, потому что не хватало на покупку. Даже то, что повозку с телегой и лошадьми забрали на нужды армии, тоже рассказал. О баркасе сказал, всё равно ведь узнает. Только пожаловался, что придётся самому мотор искать, а следующим летом во время летних каникул приведу его в порядок и буду с дедом работать в порту. Как буксир мой баркас вполне пойдёт. Всё помощь. Сталин косился на мою морскую фуражку на голове и слегка улыбался своим мыслям.