Владимир Коваленко: Против ветра! Русские против янки

Цепь подвигается вперед — неторопливо. Непривычно — не чувствовать рядом плеча товарища. Идешь, словно в одиночку. Руки крепче стискивают еще холодную винтовку. Пересвист свинца почти не производит впечатления на людей, привыкших слышать влажный треск, с которым пуля рвет тело соседа. Да и ядра чаще поднимают в воздух клочья земли, чем тела, мгновение назад бывшие товарищами. В иных головах свербит: «Какого черта эти умники заставляли нас смыкаться? Наступай мы по-старому, янки перебили бы половину…»

Но большинство думает лишь о том, чтобы удержать место в редком строю — цепь ровная, а сзади смотрят. Вторую цепь ведет Бульдог Уокер, храбрец под стать своей бригаде, а первую сам Джексон Каменная Стена. Спокойно ведет, не оглядываясь. И потому позор — отстать от него на глазах всей бригады и на глазах проклятых янки.

Бригада Каменной Стены идет, по очереди подставляя фланг — бригаде Стеннарда, бригаде Харроу, бригаде Холла… Пуль много, и многие находят своих жертв, но северянам приходится целиться. И кого они предпочитают взять на мушку?

Офицера. Еще лучше — генерала. Офицеры в бою погибают чаще, чем рядовые. А генералы чаще, чем офицеры. Это изменится, но сейчас, на залитом кровью поле Геттисберга, всхлипывающем под ногами, как потерявшийся в толпе ребенок, это так.

Однако статистика — американская наука! — сегодня не просто благосклонна к Джексону, она на него рукой махнула. Либо на истового протестанта опустился свыше покров, сквозь который пули проникать не осмеливаются…

С самого начала атаки генерал шагает в первой цепи бывшей своей бригады, и можно лишь догадываться, сколько стрелков-северян пытаются войти в анналы истории, застрелив легендарного Каменную Стену Джексона. Не преуспел пока ни один.

Вот вражеская бомба превратила в кровавую пыль одного из вестовых, снесла ординарца, подошедшего что-то сказать, — Джексона лишь обдало красными брызгами и обрывками серого мундира. В двух десятках шагов позади, во второй линии, получил пулю в плечо и убыл в тыл нынешний командир бригады Стоунуолла. Знамя бригады дважды перешло из рук в руки, как эстафета славы и смерти, а Джексон остается невредим. Мундир пробит в нескольких местах, в каблуке правого сапога засела пуля — генерал вряд ли вообще это заметил. Был занят, считал — сколько северян придется на каждого из парней первой линии в рукопашной. Пятеро? Семеро? И не станет ли встречный огонь северян тем арифметическим действием, что сломает все расчеты южных командиров…

Но вот — рубеж. До позиций янки осталось примерно триста ярдов. Самых трудных, самых кровавых. Кровавых потому, что триста ярдов — оптимальная дистанция для огня картечью, да и пехота хоть и принуждена тратить время на прицеливание, может садить без поправок; трудных потому, что у людей, что идут сейчас в поредевших цепях, есть запас прочности, безграничный по меркам мирного времени, но медленно истаивающий здесь — с каждым пройденным шагом, с каждым павшим товарищем…

Джексон оглянулся назад. По неуловимым, понятным только ему признакам — как впиваются руки в приклады винтовок, как укорачивают солдаты шаг — он видел, что бойцы достигли предела человеческих сил. Дальше их ведет нечто большее, чем воля или отвага.

Что?

Он и сам не знал…

— Слушай меня! — рявкнул Джексон, перекрывая гром битвы. — Передай по цепи: делай, как я!

И, полуобернувшись к жидким серым шеренгам, генерал процитировал первую строчку из 22-го псалма Давида, именуемого также пастушеским псалмом: «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего!»

— «…на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…» — нестройно отозвались ближайшие к нему серые ряды.

Там, за невысокой стеной, возникло движение, и огонь северян ослаб. Джексон не знал, что там случилось, но голос его вырос, заполнил собой ту полоску, что осталась от пройденных наискосок равнин преисподней. Опасность словно исчезла, и даже гибель товарищей порождает лишь холодное желание дойти. За всех, кто не пересек поле.

— «…если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной!» — продолжает Джексон.

— «И если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной!..» — эхом отзываются солдаты его бригады, и слова псалма расходятся по шеренгам атакующих, словно круги по воде.