Иван Евграшин - Стальной лев революции. Восток

Горшкову и его бойцам не повезло. Они, как последние прибывшие, стояли у самой двери. Сквозь щели сквозило, и хотя дышали свежим воздухом, мерзли сильно. Топали ногами, менялись местами, пытаясь спрятаться от ветра и снега, залетающего сквозь щели.

Заснуть Андрей не мог. Командир то присаживался на корточки, то вставал, как и остальные узники. От сиденья на полу сразу начинало стыть все тело. Кругом слышались обрывки разговоров. Народ старался перекричать грохот движущегося поезда, тем более что изношенный и щелястый арестантский вагон шумел и гремел много больше других. На одном из подъемов, когда поезд ощутимо сбавил ход и лязг поутих, Горшков услышал разговор стоящих рядом матросов.

— Похоже, отгуляли мы, братишки, — негромко и очень спокойно говорил один из них, видимо, старший по возрасту. — Хорошо погуляли. Всего попробовали — и вина господского, и баб ихних. Амба нам пришла.

— Побьют? — спросил кто-то.

— Наверняка.

— А везут чего?

— А хрен их, крыс сухопутных, знает? Господа, театру любят. Может, и нас для какого представления приберегли?

— Да, уж, — вдохнул еще один и закашлялся тем глубинным кашлем, услышав который думаешь, что сейчас человек выплюнет из себя легкие. Его постучали по спине. Успокоился, харкнул под ноги:

— Точно поубивают нас, братишки. Обозлились господа, как черти морские. Якорь им всем в гузно, мать их за ногу, в перехлест, да об бронепалубу. Стреляли мы их, а надо было под корень изводить. Всех до единого.

— Чего уж теперя-то делать? — всхлипнул совсем молодой голос.

— Плюнуть им в харю, а потом помереть. Боле ничего.

— Можешь еще жопу господским бабам напоследок показать али еще чего, — встрял кто-то.

Кругом загоготали, но смех быстро смолк.

— Можа, пожалеють? — В молодом голосе слышалась надежда.

— Господь Бог тебя пожалеет, а могет быть, и черт самый главный, — бас этого матроса был похож на пароходный гудок.

— Этот пожалеет. Отправит уголек в топки подкидывать до Божьего Суда, — отмахнулся другой.

— Уголек подбрасывать — это ничего. Работенка для матросни привычная.

Вот за такими разговорами и короталась ночь, сквозь которую шел эшелон. Обреченным на смерть всегда есть что вспомнить и о чем поговорить в последнюю ночь жизни.

Несмотря на балагурство матросов и их показную браваду, никто особо не сомневался, что жить людям, тесно прижимавшимся друг к другу, осталось недолго. Андрей и сам это чувствовал. Он думал о том, как прожил свою жизнь. Вспоминал родных и мирное время, потом мысли его перекинулись уже на Великую войну. Потом Революция и Гражданская.

В последнее время он очень много думал о происходящем вокруг. Особенно много мыслей появилось после того, как они похоронили вместе с колчаковцами жителей в той страшной деревне. Практически каждую ночь ему снились мертвые дети и сожженные избы. Иногда во сне с ним разговаривал дед из Малой Бартымки. Он говорил всегда непонятно, Андрей никогда не слышал его слов, сколько ни пытался разобрать. Горшков обычно вскидывался в холодном поту, после того как дед в его сне обреченно махал рукой и совершенно четко произносил: «Не слышишь ты меня, Андрюша (Взмах руки). Порядку у вас нет, а должон быть! Бьете друг друга без жалости. Зачем бьете? Вторую Смуту устроили. Сеять и детей ростить когда будете?»

Размышляя о словах повесившегося старика, Андрей припомнил, как их полк отвели на переформирование в Кунгур. Его как раз назначили командиром батальона. Предыдущего убили. Полк пополнили, выдали зимнее обмундирование, солдаты поели вдосталь, сходили в баню. Перед тем как их опять отправили на фронт, был митинг. Выступали многие и говорили тоже о многом. Больше всего Горшкову запомнилось выступление товарища Троцкого, который как раз в это время прибыл с инспекцией в Кунгур. Троцкий говорил недолго, но некоторые его слова запомнились многим. Он показал в сторону Екатеринбурга рукой и сказал: «Там те, кто морил голодом вас и ваших детей. Чем быстрее мы их разобьем, тем скорее дети перестанут пухнуть по весне от голода и умирать от недоедания. Пора сеять хлеб и строить будущее. Уничтожим тех, кто стоит у нас на пути, и наведем порядок в нашей стране!».

Люди тогда говорили, что прав Председатель Реввоенсовета, очень многие с ним согласились, и Андрей тоже. Потом тот злополучный последний бой и плен.

Уже утром поезд ощутимо замедлил ход, и сквозь щели вагона стало видно, что эшелон двигается к окраине какого-то города.