Елена Хотулева - Попытка – не пытка

Я точно помню, что именно в этот момент меня и посетила та идея, из-за которой следующие месяцы я провела в адреналиновом бреду.

– Натаныч! – Я крепко сжала его конопатые пальцы. – Нам нужен Сталин! Только он способен разобраться во всем этом сгустке экскрементов!

– Он же жлоб.

Такой ответ поставил меня в тупик:

– Что значит «жлоб»? Что это вообще за слово такое – «жлоб»? Я его, к примеру, не употребляю, так как доподлинно не знаю, что оно означает. Поясни, будь любезен.

Натаныч сложил губы трубочкой и присвистнул:

– Жлоб – это… Ну, как тебе объяснить… Жлоб – это жлоб. И этим все сказано.

Я развела руками:

– Ну, тогда вычеркиваем Сталина из списка приглашенных. Раз ты его не любишь… Ой… – Я осеклась и прикусила язык, вспомнив нотацию о первой брачной ночи.

А Натаныч тем временем перешел в измененное состояние сознания. Вытащив из верхнего ящика тумбочки свой паспорт, он ткнул мне в нос второй разворот и заорал:

– Что здесь написано?!

– Выдан пятым отделом милиции третьего РУВД УВД… – с опаской прочитала я.

– К лешему все эти УВД и РУВД! Какой год рождения здесь стоит?!

– 1937-й, допустим.

Он зло швырнул паспорт обратно и с треском задвинул ящик:

– Да, вот именно! Я родился весной 1937 года. А летом 1938-го моих родителей арестовали по 58-й статье. Их собирались отправить в лагерь, но потом передумали и расстреляли неизвестно где и непонятно за что! И после этого я должен любить Сталина?!

Ну и что я могла ему возразить? В очередной раз рассказать о том, что мой прадед вместе со всей своей многочисленной семьей в это время жил припеваючи в пятикомнатной московской квартире и пользовался служебным автомобилем как видный энергетик и участник реализации плана ГОЭЛРО? Ответить мне было нечего, и я стала хлебать остывший чай с неизменно отвратительным чабрецом.

После пятиминутного молчания Натаныч успокоился и, махнув рукой, произнес:

– А на самом-то деле только твой Отец народов и смог бы разобраться в том кордебалете, который творится за окном. Положа руку на сердце, нельзя не признать, что он обладал-таки глобальным мышлением и смог бы понять, в какую именно сточную канаву катится этот мир. Но кто же отважится подойти к нему хоть на метр?

Обрадовавшись, что вопрос о репрессиях временно снят с повестки дня, я одернула футболку и звонко выпалила:

– Я готова рискнуть ради отечества!

– Дура, – лаконично заявил мой интеллигентный оппонент. – Как есть дура. И чтобы ты раз и навсегда уяснила, что лететь к Сталину равносильно самоубийству, я назову тебе всего четыре буквы. Да, да! Всего таки четыре маленькие буковки русского алфавита. Нэ. Кэ. Вэ. Дэ. Все. Этого, я считаю, достаточно.

– НКВД? – тихо прошептала я, зачем-то скосившись на дверь. – Ты так думаешь? А может быть… Хоть, впрочем… Но была же хоть какая-то возможность поговорить с ним тет-а-тет?

Натаныч откинулся на спинку кресла, осмотрел меня с головы до ног и предложил:

– А давай переоденем тебя в пионерку и отправим на первомайскую демонстрацию вручать ему цветы?

– Ты серьезно?

– А что? Росточка ты дюймовочного. Телосложения практически изможденного. Выглядишь молодо. Если заплести тебе косички, повязать красный галстук, то за букетом никто и не заметит, что ты – шпионка из удаленного будущего.

– Ну а дальше-то что? – все еще принимая его издевательства за стратегический план, спросила я.

Более не в силах сдерживаться, Натаныч расхохотался:

– А дальше скажешь ему: «Спасибо вам, товарищ Сталин, за наше счастливое детство! Помогите нам обеспечить не менее счастливую старость!» Отвесь поясной поклон и вручи пачку деловой прессы за последние два дня.

– Ты меня достал! – Я встала из-за стола и стала ходить взад-вперед.

Через некоторое время, когда мы уже сидели в комнате, мне в голову пришла мысль:

– А давай подделаем пропуск в Кремль, и я схожу к нему на прием! Знаешь, у Паши, ну, у друга моего сына, отец работает на киностудии каким-то главным по реквизиту. Он однажды ребятам на маскарад давал костюмы петлюровцев. Вот он-то наверняка сможет мне состряпать нужную бумажку или корочку. Не знаю, как там это выглядело. А? Что ты скажешь?

Натаныч оторвался от монитора, куда глазел уже добрых десять минут, и, кусая измочаленный хвостик карандаша, спросил:

– Нет, что скажешь ты, когда наберешься наглости заявиться с этой липовой ксивой к нему в кабинет?

– По ситуации разберусь! – с запалом ответила я. – Ты, главное, меня туда забрось, ну а уж там мое красноречие поразит его до глубины души. Да и потом, я думаю, что если он узнает, откуда я прилетела, то выслушает меня с большим интересом.