Елена Хотулева: Птица печали и радости

Ирина прокралась к себе в квартиру тихо и незаметно, будто чувствовала, что должна услышать что-то такое, что наконец положит конец ее бессмысленной семейной жизни с Сергеем. Сбросив при входе запылившиеся от дневной усталости туфли и, не снимая плаща, она прошла в комнату и села в кресло.

Из кухни доносился голос говорившего по телефону мужа:

— Да, я бы с удовольствием, но сейчас она уже вернется с работы, и мне придется весь вечер сидеть дома, изображая из себя примерного семьянина…

Ирина насторожилась и как-то внутренне похолодела. «Неужели, и его посещают мысли о нашем разрыве?» — подумала она и стала еще внимательней прислушиваться к разговору.

— Нет, Павел, ты же знаешь, что это невозможно. Я никогда не смогу ей сказать… Впрочем, зачем этот разговор? Все так удобно и спокойно, что любое изменение было бы мне очень некстати.

Ирина слушала, постепенно сбрасывая с себя тяжесть дневных забот. И вдруг неожиданно увидела свою жизнь какими-то чужими глазами. Ее удивило то, как много, оказывается, сил тратила она, строя ни ей, ни Сергею ненужную семью. Как много значили для них обоих общепринятые нормы морали, заставляющие, вопреки здравому смыслу, тянуть лямку начисто лишенного любви непосильного семейного ига. Зачем им это? И в Ирине сначала робко, а потом по-бунтарски сильно проснулось желание освободиться от всего, чем она жила все эти годы.

Тем временем Сергей закончил разговаривать по телефону и, весело напевая любимый куплет, вошел в комнату. Вид Ирины заставил его вздрогнуть. Он подумал, что сейчас придется произнести какую-то речь, сперва извиняющуюся, затем намеренно обвинительную… Однако в этот вечер поговорить с Ириной Сергею было не суждено — все то, что последовало дальше, на несколько минут полностью лишило его дара речи.

Ирина, все это время безразлично разглядывающая пуговицы своего плаща, вдруг резко встала, и какой-то совсем не своей походкой стремительно пошла по направлению к окну, створка которого была чуть приотворена. Замерев на мгновение, Ирина обернулась и с легкой усмешкой проговорила:

— Прощай милый, я тебя оставляю. Наша жизнь оказалась чередой сплошных ошибок, давай же прервем этот печальный караван серых будней и не будем держать обиду друг на друга за наши общие годы взаимного заблуждения.

После этих слов она ловко подпрыгнула, сбросив на ходу плащ, и уселась на подоконник, но не в своем, нормально-человеческом обличии, а в неожиданном образе сказочного существа, похожего на большую птицу, но обладающего своей, оставшейся от человеческого воплощения, женской головой.

Ирине было хорошо видно свое отражение в глянцевой створке платяного шкафа, и она, слегка переминаясь с лапы на лапу и тихонько стуча при этом коготками по пластиковому покрытию подоконника, стала с удовольствием рассматривать красоту своих только что обретенных перьев.

— Что ты делаешь?! — превозмогая нервное остолбенение, выдавил из себя Сергей. — Сейчас же перестань так шутить.

Но Ирина вместо ответа только звонко расхохоталась, а потом, решив, очевидно, что некоторого объяснения Сергей все же заслуживает, промолвила, одновременно пытаясь крылом открыть неподатливую оконную раму:

— Я хочу быть свободна. Не вспоминай обо мне, живи как хочешь.

И уже через долю секунды в проем открытого настежь окна Сергей увидел летящую в сторону ярко освещенного центра столицы человеко-птицу, плавно машущую крыльями и почти слившуюся с темно-ультрамариновым вечерним небом.

Ирина летела над городом, плавно работая широко распахнутыми крыльями. Ветер расшвыривал ее спутавшиеся волосы и пронзительно свистел в ушах, постепенно привыкающих к высоте птичьего полета. Мышцы рук, ставшие теперь мышцами крыльев, напрягались при каждом взмахе, и от этого в спине появлялось какое-то томительно-сладкое чувство.

На столицу постепенно оседала ночь. Зажигались огни квартир, перемигиваясь шаловливыми глазницами окон, вспыхивали задорно и весело уличные рекламы, а свет от автомобильных фар создавал на дорогах впечатление электрического потока. Город вступал в фазу ночного бдения — времени, когда принято заниматься теми делами, смелости на осуществление которых, как правило, не хватает под яркими солнечными лучами.