— Но, наследник, — нахмурившись, поднялся и Брахилл, — среди иноземцев трое римлян и македонец. И ахеяне, еще два десятка человек…
Над Тайгетом сверкнула огненная ветвь.
— Всех распять! — ответ Пирра прозвучал подобно лаю, желтые зраки Эврипонтида немигающе уставились в хмурое небо. Долетел, хлопнул по слуху опоздавший гулкий раскат.
С севера, от Ахайи приближалась гроза.
И война.
«Леонтиск, сын Никистрата — прекраснейшей Эльпинике привет.
Ты не представляешь, как я скучаю по тебе — такой любимой и невероятной. И такой далекой, что иногда начинаешь сомневаться, а не приснилась ли ты мне? Видишь, что со мною делает любовь и разлука — еще чуть-чуть и я начну своими отшлифованными копьем пальцами царапать элегии в твою честь.
Спасибо за последнее письмо — уже третье в моей коллекции. Получил его вчера от прибывшего в Спарту посыльного господина Терамена (рад, что ты поддерживаешь контакт с этим замечательным человеком). Пишу ответ немедленно — для того, чтобы его увез отбывающий завтра поутру гонец. Возможно, следующая оказия передать весточку отыщется не скоро (да-да, я уже перехожу к ответам на твои вопросы, любимая).
Слухи, дошедшие до вас, верны в одном — нам действительно удалось с помощью богов и удачи (хоть и немалыми усилиями) добиться своей главной цели — вернуть царскую власть Эврипонтидам, но уже не старому царю Павсанию, увы, не дожившему до этой победы, а его сыну Пирру. При встрече расскажу подробности, и ты сможешь представить глубину радости, в которой я сейчас пребываю. Увы, есть и плохая новость (знаю, что опять будешь меня упрекать и прошу о прощении): наша встреча снова откладывается, и, возможно, надолго. Враги Пирра, братья Агиады, изгнанные из Спарты, отнюдь не смирились и намерены отстаивать свое право на власть вооруженной силой. Ахейский союз, похоже, собирается вступить в борьбу на их стороне. Боюсь, нас ждет большая война. И я, разумеется, должен быть здесь, рядом со своим другом и господином. Прошу — не кори меня слишком сильно: все это к лучшему. Победа, конечно, будет наша — весь Лакедемон охвачен военным пылом и готов встать под знамена, а я уже говорил тебе, что спартанцы — лучшие из воинов, и ахеянам никогда нас не победить. Клянусь богами, я возлагаю большие надежды на эту военную кампанию. Наследник ценит меня, и я, с небольшой помощью удачи, имею все основания заслужить приличный чин и разбогатеть. (Последнее — для того, чтобы обеспечить своей будущей супруге достойный и привычный ей образ жизни. Не правда ли, я ужасно расчетлив?).
Ближайшее событие, которого здесь, в Спарте, ждут с большим волнением, — грядущее восшествие на престол Пирра Эврипонтида. Кстати, если делегация Афин соблаговолит прибыть на это торжество (в чем я почему-то сомневаюсь), то не сочти за труд, богиня моей души, черкни пару строк и попроси кого-нибудь из послов доставить письмо.
Представляешь, у нас на глазах случилось самое настоящее чудо. У самых ворот дворца Эврипонтидов внезапно зацвел куст граната — это в феврале! Главный спартанский жрец, Полемократ, тут же объявил, что исполнилось некое пророчество, возвещающее о начале новой эры, и Пирру Эврипонтиду уготовано великое будущее. Я тайком сорвал один из этих цветков-балаустионов. Посылаю его с этим письмом, дабы и тебе, мое сокровище, досталась толика счастья Эврипонтида.
Очень счастлив, прочитав о твоих героических победах над осаждающими дом женихами. Прошу, любимая, еще некоторое время продолжать в том же духе. Клянусь, я не заставлю тебя ждать долго и участь Пенелопы (о намерении разделить которую ты с таким милым ехидством сообщаешь в своем послании) тебе не грозит. Повторяю — мы увидимся, как только это будет возможно. Поверь, я жду нашей встречи не меньше (а, может, и больше) тебя. И ужасно страдаю от воздержания (а поваренка, с которым ты флиртуешь, заколю вертелом, как хряка).
Масло в лампе на исходе, так что буду заканчивать. Да и не передать на пергаменте всего, что я хотел бы сказать, красивейшая из афинянок.
Говорю тебе — до свиданья, моя любовь. Буду с нетерпением ждать весточки и при возможности напишу сам.
Твой Львенок.
15-й день месяца февраля года первого сто восемьдесят первой Олимпиады.
Спарта».
Сложив пергамент пополам, Леонтиск онемевшими от непривычки к стилосу пальцами потер глаза, да так и застыл надолго, подперев голову рукой. Это письмо написал не он, а тот, прежний Леонтиск-афиненок, ныне умерший и похороненный. Нынешний, калека и предатель, едва помнил того, предыдущего, настолько лишь, чтобы написать от его лица письмо, описать то, чего он не чувствовал больше, но жаждал чувствовать — и невыносимо страдал от потери. Даже сам образ Эльпиники потускнел и отдалился, оставшись лишь далеким светочем в зловещей ночи, что окутала обугленную душу молодого афинянина. В кого он превратился, великие боги?
Читать дальше