Сергей Калашников - Якут

Луна сегодня была огромная. Или так просто казалось. Облака, небольшие перистые, наплывали, на мгновение закрывая собой ночное светило, но и без него лесная поляна освещалась рассеянным солнечным светом. В это время не бывает настоящей темноты — скорее лёгкие сумерки заменяют ночь. А что Вы хотели? Шестьдесят восьмая широта расположена в пределах полярного круга. Скоро солнце вообще перестанет заходить, и понятия дня и ночи, не глядя на часы, определить станет невозможно.

Костер потрескивал, вздымая высокие языки пламени, которые клонились от сильного ветра. Мне не было страшно, а вот одиноко было и еще как. Наелся я уже уединения и растерянности по самое горло.

Голод мне не грозил. Небольшая тушка поросенка уже почти сготовилась на вертеле, чуть в стороне. Капли жира, падая на раскрасневшиеся угли, вспыхивали неровными язычками. И ведь удалось подстрелить всего одной стрелой. Да и первые дни ел нормально. Сначала пара зайцев, потом утку удалось поймать практически голыми руками. Чего не хватало — это соли, но если с пылу-жару, этого не замечаешь — и так вкусно. Вот только поделиться не с кем…

Казалось, что на огонь можно смотреть бесконечно. Но романтика первых дней приелась, и мысли о доме одолевали даже сильнее, чем в первые дни.

Почему я не дома? Хороший вопрос. Даже сказать, что я заблудился было бы неправдой. Да и как тут блудить — заветные местечки там же, где и всегда, ещё дед мне дорогу туда показал. Вот и сходил я по ягоды с алюминиевым ведёрком, и назад вышел, как ни в чём ни бывало, а только куда-то всё, что людьми сделано, исчезло. Ни грунтовки с чередой столбов, ни мостика через ручей, ни посёлка нашего. Лес кругом, и ни души.

Ни души — это про людей. Зверушек же тут на любой вкус сколько угодно. Не всех их раньше приходилось видеть, поэтому сделал я на скорую руку лук, три стрелы, и пошёл знакомиться.

Вот, скажем, ни кабанов, ни вообще ничего свинского, в наших местах отродясь не водилось, а нынче встречаются. Эк жирок-то скворчит! А запах! Закачаешься. Кажется, не мне одному нравится это волшебное благоухание — слышу лёгкие шаги. В том смысле, что то одна веточка хрустнет под осторожной ногой, то другая. По всему выходит, что это не зверь подкрадывается, и не охотник подбирается ко мне — гость не виден за кустами, однако приближается он со стороны лица.

Точно — на противоположном краю поляны, как раз за тускло светящимися углями костра, шевельнулась ветка и замерла, словно чья-то рука отодвинула её, чтобы полюбоваться мною или видом истекающей янтарным великолепием нежной тушки. А потом передумала.

Я не новичок в лесу. Возможно, до Дерсу Узала, столь красочно описанного Арсеньевым, мне далеко, но понять, что кто-то разглядывает меня, было несложно. И это человек, а не зверь. Человек, увидевший, что открывшаяся перед ним картина не оправдала его ожиданий.

Было бы глупостью бросаться выяснять, кто это, да и окликать незнакомца как-то не хотелось, хотя перекинуться словечком с живой душой после стольких дней отчаянного одиночества очень кстати.

Потыкав заострённой палочкой и посмотрев на цвет сока, убедился — пора. Да и «вертел» скоро перегорит. Так что без церемоний располовинил прожарившегося свинтуса вдоль, и положил порции на куски коры. Одну взял себе, а вторую устроил на стволе поваленного дерева там, где тепло от костра — нарочно в него подкинул, чтобы веселее горело. Ночами ещё немного зябко.

Повернулся в сторону куста — кто его знает, есть там ещё кто-то, или ушёл уже.

— Ням-ням, — сказал, и показал рукой на угощение.

Ветка опять шевельнулась, а потом появилась девушка. Посмотрела на меня, повторила: — Ням-ням, — и спокойно, словно зашла в кафе, приступила к трапезе. Из предметов сервировки, кроме упомянутых листков коры, в нашем распоряжении были только зубы и руки, но гостье это оказалось не в диковинку. Она даже справилась скорее меня, хотя, я ведь её еще разглядывал.

Возраста наверняка не угадаю, однако молодая особа, о чём говорит и пластика тела и его относительно малая масса — женщины постарше выглядят обычно убедительнее. Одета в кожу и меха… шучу — в шкуры. Просторные одежды указывают на то, что закройщик не страдал от дефицита материала, зато безбожно экономил на швах и избегал применять пуговицы. Наверное, он их за что-то не любит. В общем — разновидность верхней части одеяния не проклассифицировал бы ни один эксперт в области истории костюма.