«Что они все, спятили на черном, что ли? — подумал Жора, недовольно оглядывая неожиданного попутчика, изрядно уменьшившего и без того невеликое пространство внутри. — Других цветов не признают…»
— Вы, часом, не ошиблись, сударь? — спросил он черного человека, отодвигаясь к противоположной стене возка. — Это ведь не такси… Вряд ли нам с вами по пути.
— Ошибаетесь… — Попутчик откинул капюшон и оказался не кем иным, как Леплайсаном, собственной персоной. — Нам с вами, Жорж, как раз по пути.
— Я думал, что вы забыли про меня и нам не удастся попрощаться.
— Не иронизируйте, сударь. — Подобное замечание в устах шута выглядело по меньшей мере странно. — Лучше раздевайтесь поскорее — у нас с вами не так уж много времени.
Шут первым начал скидывать окутывающий его плащ.
— Вы думаете, успеем? — грустно пошутил Арталетов в духе поручика Ржевского.
— Прекратите. — Леплайсан шутить сегодня утром был не намерен ни в какую, наверняка был с похмелья. — Лучше скидывайте одежду.
— Зачем?
— Поменяемся нарядами, дурья вы голова! — рассердился Людовик. — И вы спрыгнете. А я — вместо вас…
— Вас же сожгут!
— Вот еще! Нашли дурака! Когда вы будете в безопасности, я откроюсь. Меня же каждая собака в Париже и окрестностях знает!
— Нет, Людовик… Я, знаете ли, как-нибудь сам. Помните, что мне герцог Домино предсказал? Что я в воде не утону и в огне не сгорю. В Сене я не утонул…
Леплайсан от досады стукнул себя кулаком по колену:
— А если он ошибся?
— Герцог Домино никогда не ошибается! — торжественно проговорил Георгий, подняв вверх указательный палец. — Сегодня я лично имел возможность в этом убедиться. Вам пора выходить, Людовик. Мы почти приехали…
Друзья обнялись напоследок, шут перекрестил приговоренного, смахнул непрошеную слезу и канул в толпе…
* * *
Предстоящее шоу не шло ни в какое сравнение с так и не состоявшейся казнью Жанны.
Чтобы лицезреть сожжение колдуна, сотворившего свое черное дело не где-нибудь под покровом темной грозовой ночи в отдаленном чертоге, а прямо посреди столицы средь бела дня, собрались не только парижане и жители близлежащих городков и деревень, но и обитатели таких отдаленных провинций, как Лангедок и Бретань. Собирались загодя, семьями, будто на ярмарку или церковный праздник, а места на площади занимали чуть ли не за сутки, предпочитая лучше помаяться несколько часов без крыши над головой, чем догадываться по воплям счастливчиков, что происходит в эпицентре действа. Неслыханное дело: чердачные места шли по серебряному экю с человека, окна, выходящие на площадь, — по золотому, а балконы — аж по пять! Такого не было даже во время четвертования знаменитого Людоеда, имевшего аншлаг и вошедшего в анналы. Но, несомненно, лучшее из всех нескольких тысяч собравшихся на площади место было у Георгия.
Он стоял на вершине высоченного холма, сложенного из первоклассных сухих поленьев, обошедшихся казне в немалую сумму, и обложенного по периметру добротным хворостом, который должен был вспыхнуть, как порох, от малейшей искры, стоял, на совесть прикрученный к тщательно оструганному, чуть ли не отполированному, столбу новенькими, сверкающими на солнце цепями. Король не поскупился на последний подарок для своего друга, профинансировав все самое лучшее. Да и денек выдался на славу и, несмотря на ранний час, припекало не хуже, чем в полдень. В толпе сновали продавцы пива, сладкой воды, леденцов на палочках и соленых орешков, у стены монастыря кармелиток за ночь воздвигли несколько палаток, торгующих всякого рода сувенирами и козырьками от солнца, а прямо у подножья костра расположились со своими мольбертами художники, среди которых Арталетов различил своего знакомого Малыша Клуэ, ослепительно улыбнувшегося ему и помахавшего беретом. Всего за двенадцать денье художники предлагали любому желающему быть запечатленным на фоне приговоренного к сожжению колдуна, по желанию заказчика, в любой творческой школе — от сугубого реализма до фантасмагории в стиле Иеронима Босха, с сонмами адских монстров, витающих вокруг корчащегося в языках пламени грешника и готовых утащить его черную душу в ад. Один, суровый и нахмуренный испанец, сам несколько смахивающий на монаха, творил в манере, напоминающей кубизм, но, к слову сказать, желающих быть запечатленными в последнем стиле было не в пример меньше, чем поклонников Босха или предшественников Сурикова.
Улучив момент, палач сделал вид, что хочет поправить и без того на совесть закрепленные цепи, и наклонился к уху осужденного, прошептав одними губами:
Читать дальше