Дмитрий Лекух - Туман на родных берегах

Газончик выглядел тщательно прибранным, однако Ворчаков, рассмотрев характерные щербины на кирпичах кремлевской стены, понял, что его привели сюда далеко не первого.

На скамеечке неподалеку скучали несколько офицеров-ветеранов в черных дроздовских мундирах. Похоже, из тех, кто воевал в далекую, но все еще не забытую в народе Гражданскую. Расстрельная команда, видимо, не случайно набранная из числа ветеранов, которым мятежный генерал мог безоговорочно доверять.

Никита остановился.

– Что желаете напоследок, Никита Владимирович? – участливо поинтересовался у него бывший секретарь-делопроизводитель, на проверку оказавшийся легендарным разведчиком. – Могу предложить глоток коньяку и папиросу. Или, если хотите, – можете помолиться…

Ворчаков посмотрел на поднимавшееся над зубчатыми кремлевскими стенами солнце и решил, что сегодня будет жара.

– Я пожалуй помолюсь…

Берия деликатно отвернулся.

Макаров кивнул, и Никита, неспешно передвигая ногами, поплелся к стене, где не спеша опустился на колени.

Молиться он, разумеется, не собирался.

Молиться имеет смысл только когда веришь. Без этого молитва – пустое сотрясение воздуха.

Ему просто захотелось напоследок побыть одному и подумать: в том, что никто из присутствующих не станет торопить молящегося перед смертью человека, он не сомневался.

А значит – можно додумать одну интересную мысль.

И он ее – додумал.

И даже догадался, как может донести ее палачам, что должен им сказать, чтобы все само собой разрешилось, и уже фактически открыл закрытые на время ложной молитвы глаза, когда тяжелая пуля, выпущенная из надежного самозарядного «Люгера» модели восьмого года, который предпочитал всем другим видам стрелкового оружия старый контрразведчик Макаров, войдя в затылок, вышибла ему мозги.

И все, что он сумел сделать, – встретить радостной улыбкой метнувшуюся ему в лицо землю, покрытую нежной зеленой травой с яркими желтыми пятнами еще не облетевших одуванчиков.

После чего пару раз выгнулся в судороге и затих.

Берия вздохнул, и, снова сняв очки, принялся шлифовать их и без того безупречную чистоту очередной бархоткой из плоской американской коробочки.

– Ну, – вздыхает, – и зачем ты это сделал, Паша?

Макаров усмехнулся.

Осторожно, стараясь не испачкаться, перевернул убитого, достал у него из внутреннего кармана пиджака коробку «Дюшеса», а из бокового – спички и с явным наслаждением задымил.

– Представляешь, почти десять лет не курил. Дроздовский дыма не выносит, он в этом отношении просто диктатор, хуже Катаева. А насчет этого – ты не переживай. Ну убил и убил. Пожалел просто: представил, как он сейчас начал бы героически пялиться в кругляши стволов расстрельной команды, ежесекундно рискуя обосраться. А так – чик, и все. Все закончилось, конец фильма. А в Бога он все равно не верил. Так, время тянул. Вот я его и отправил туда, где все мы, с нашей дурацкой работой, когда-нибудь обязательно повстречаемся. Или что не так?!

Берия, будучи в последние годы человеком глубоко религиозным и даже богобоязненным, шуток на эту тему не воспринимал. Но возражать не стал, только украдкой перекрестился на золотые купола Успенского собора, откуда, словно дождавшись этого его жеста, сразу зазвонили радостные праздничные колокола.

Лаврентий, теперь уже не скрываясь, снова перекрестился и торопливо направился обратно, в здание Окружного суда, где вовсю надрывались звонками телефоны и сбивались с ног посыльные.

В ушах его все еще стоял плотный, величественный колокольный звон, которым эта древняя шлюха, старая имперская столица приветствовала своих новых победителей. Берия неожиданно ухмыльнулся и, не дойдя немного до знакомого бежевого здания, уселся на тяжелую чугунную скамью, в тени старой, почти черной у основания березы, влажно шумевшей над его головой нежными зелеными листьями.

Разглядывая попавшиеся на глаза главки и купола Соборного храма Чудова мужского монастыря, Берия о чем-то задумался и не обратил внимания, как двое солдат пронесли мимо него остывающее тело лучшей ищейки Империи, генерального директора и бессменного руководителя Четвертого главного управления Имперской безопасности легендарного полковника Ворчакова.

Да даже если бы и обратил – что из того?

Мы помним только тех из ушедших, кто был нам по-настоящему дорог.

Остальных – принято забывать.

Москва, 2011 год