Алекс Вайт - Копейщики

Хасан, испугавшись поначалу такой толпы, быстро разглядел, что люди не имели оружия и, несмотря на возбуждение, достаточно миролюбивы.

«Должно быть, очередной иудейский праздник» - подумал он. Однако чем ближе приближался караван к идущим в гору, тем большее в купце просыпалось любопытство. Все эти путники были разных сословий и разного достатка. Мытари шли вместе с крестьянами и хорошо одетыми горожанами. Разбойного вида здоровяки о чём-то разговаривали с самаритянскими дубильщиками кож, и, что вовсе было из ряда вон выходящим - в этой живой реке можно было заметить продажных женщин.

«Это какое же у иудеев может быть празднество в присутствии этих сосудов греха?» – подумал караванщик.

Заинтересованный до крайности купец догнал раба в рваной тунике.

- Что случилось? – спросил на арамейском наречии Хасан.

Оборванец забормотал, захлёбываясь словами, путая языки - арамейский, греческий, иврит. Караванщик отчётливо разобрал одно лишь слово - “рави”.

Остальные закивали:

- Рави, да, да. Рави! - и все поспешили дальше.

Толпа ближе к склонам холма стала густой и плотной.

Хасан, достав бурдюк с остатками воды, с наслаждением напился и, ополоснув лицо, повернулся к старшему погонщику:

- Пойдёте в Капернаум! Найдёте дом с плоской тростниковой крышей под старым рожковым деревом. Оно одно такое в этой дыре. Хозяина зовут Хаим. Он мой должник. Там будет ночлег, ужин, вода для нас и верблюдов. Я догоню.

Караванщика, несмотря на усталость, разбирало любопытство. Хороший купец не только обязан уметь считать звонкую монету. Он, помимо прочих достоинств любого знатока пустыни, должен быть ещё и первопроходцем. Пока путешествующий сохраняет гибкость ума и жажду знаний, ему открываются новые нити троп, земли, диковинки, необычные вещи, которые вскоре могут стать товаром и обернутся прибылью. Именно поэтому Хасану было важно понять, куда и зачем спешат все эти люди. Он толкнул пятками осла и поехал за ними.

На восточном склоне возвышенности в тени засохших пальмовых ветвей, которые держали на весу четверо мальчишек, сидел человек с непокрытой головой, чёрными длинными слегка вьющимися волосами, и рассказывал толпе какую-то историю.

Несмотря на то, что говоривший больше походил на простого ремесленника – ткача или гончара - иудеи слушали его с большим вниманием. Кто хотел рассмотреть его ближе, подходили и садились вокруг, теснясь, но не толкаясь. Из-за гула толпы и расстояния Хасан не мог разобрать ни слова. Но, держа в поводу осла, пройти дальше того места, где он стоял, было невозможно, поэтому караванщику оставалось лишь вслушиваться в гуляющий по рядам шепот:

- …зерно упало в терние…

- … дано будет и приумножится [3] Притча о сеятеле (Мф. 13:3-15, 18-19) …

Караванщик почувствовал себя обманутым и очень усталым. Вот оно, очередное доказательство странной природы иудеев. Они зачастую мнят себя богоизбранным народом, а сами обросли таким количеством нелепых законов и обычаев, что даже римские наместники не пытаются их понять, а умывают руки, если только эти странности не ведут к бунту. Неужели ради пары слов об урожае Хасан отстал от каравана и поехал поглазеть на этих чудаков? Не иначе жара сыграла с ним злую шутку!

Купец уже приготовился растолкать напирающих сзади и покинуть это сборище, как вдруг, восседавший под искусственным навесом ткач, или, кем он там был, замолчал и, подозвав жестом одного из сидящих по правую руку, что-то шепнул ему на ухо.

Молодой иудей с сомнением покрутил головой, порылся в небольшом мешке, висевшем на поясе, и достал оттуда пять лепёшек из муки грубого помола и пару рыбин. Сняв с себя плащаницу, предсказатель урожая попросил расстелить ещё пару таких холстов. Лепёшки вместе с рыбой положили в середину «скатерти». Еда выглядела жалкой кучкой верблюжьего дерьма.

И тут странный рассказчик, устроивший такой необычный стол, движением руки пригласил ближайших к нему слушателей брать скудное угощение. Но никто не двигался с места. Еды было слишком мало. И всё же, как всегда это бывает, рано или поздно нашелся самый голодный.

Один мальчуган не выдержал, протянул руку, схватил рыбину и кусок лепешки. Он сел под куст и стал отрывать редкими зубами пищу по кусочку, перекатывая её языком за обе щеки. И тут гул, стоявший над толпой, стих, потом взорвался удивленными возгласами. Караванщик привстал на носки, чтобы разглядеть происходящее. По волнам жадных рук, словно игрушечные триремы римлян или галеры Искандера двурогого, плыли овалы хлебов и рыбины. Пять, десять, тридцать. И не было им конца, а было только начало. У ног не то плотника, не то гончара…