Анатолий Спесивцев: Вольная Русь

— Це я, Иван Малачарка, вы ж мене послалы у бастион. Беда у нас, пана Дмитра дуже тяжко поранено.

— Чтоб меня!.. Веди срочно к нему!

Гонец, громко топая, пробежал мимо характерника с охраной и помчался к входу в бастион. Хочешь не хочешь, а и им пришлось резко надбавить ход, но за быстроногим казаком угнаться не удалось, тот действительно бежал, не обращая внимания на риск скоростного передвижения в тёмную, безлунную ночь, да ещё при ветре и дожде.

«Собственного джуру не узнал, что не есть гут. Правда, от волнения и усталости голос у него здорово изменился. Ох, как не вовремя ранен Гуня, как не вовремя… и будем надеяться, что рана не настолько серьёзная, он же здесь не просто главный зам Татарина — единственный. Остальные командиры и близко по рангу и уважению не стоят. Пока он будет выздоравливать и мне придётся часть его функций на себя брать. Не было печали — черти накачали».

Возле бастиона вывесили освещение, так что пробегая удалось бросить взгляд на лежавшие у вала рядом тела. Неожиданно — для такого-то короткого боя — многочисленные. За сотню точно, может, даже — несколько сот. Рассматривать их подробнее не было времени, вслед за хекавшим от усталости, но не сбавлявшим темп передвижения проводником поднялись на «третий этаж», где невдалеке от выхода на вал и лежал раненый. Бег и подъём по лестнице дались неожиданно тяжело, появились одышка, резко усилилось сердцебиение. В светлом (при трёх-то керосиновых лампах) помещении, бастионном каземате с сразу ощущаемым запахом сгоревшего пороха.

Одного взгляда на Гуню Москалю-чародею хватило, чтоб определить, что он уже не жилец. Бледное до синевы лицо, обильная кровавая пена у рта, лихорадочный взгляд… но взгляд осмысленный. Увидев вошедших, знаменитый атаман даже попытался изобразить улыбку.

— О, а от и характерник, тильки мени вже и нихто не поможе. Усе, що бог видмиряв (отмерил), прожив. Звыняй, Аркадию, якщо у чомусь був неправ, видхожу на суд божий.

И, коротко хрипнув, закатил глаза и умер.

Не был Дмитрий попаданцу другом, но смерть атамана для него стала шоком. Подойдя к уже бездыханному телу, попытался нащупать пульс, видя, что бесполезно, но боясь отказаться от слабой надежды на ошибку. Осознав безусловность ухода из жизни Гуни, снял шапку, другой рукой закрыл ему глаза, широко перекрестился.

— Господи, прими его грешную душу. Святым человеком он не был, но веру христианскую защищал, как мог, и погиб за други своя.

Постояв молча несколько секунд, отдавая, таким образом, дань уважения погибшему, обернулся к старшему джуре Гуни, молодому, с гладко выбритым подбородком и густыми, но недлинными усами казаку:

— Что вы атамана не уберегли, Остап?

— Так хто ж знав, що Юшко його у спину вдарыть?

— Что?! Так его свой убил?! Какой Юшко?

— Та ж Недайвода, щоб йому чорты у пекли покою не давалы, тай до Страшного суду. Турки лизлы як скажени (сумасшедшие), мы палылы у них из крутякив (револьверов), ох добру зброю ты придумав, а Юшко сзаду пидкрався та у спину атаману шаблюкою вдарыв. Да так, що й кольчугу пробыв.

— Я так понял, что вы его живым ловить не стали?

— Живым? — изумился джура. — Вин же, падлюка, атамана вбыв! Мы його у капусту порубалы.

— Вбыв-то он, а гроши хто йому за це дав, га?! Ты знаешь?! Недайвода ведь за копейку удавиться мог. Раз на такое дело пошёл, наверняка ему немало заплатили. Кто?

Аркадий знал лично убийцу, известной личностью среди запорожцев был казак Юшко Недайвода. Фантастический, невероятный жлоб, у которого посреди моря солёной воды не выпросишь. Но в число хоть сколь значимых ценностей он собственную жизнь не включал, лез в любое предприятие с самым сомнительным исходом, если там виднелась возможность сорвать приличный куш. Даже по меркам запорожцев жаднюга был редкостным отморозком без малейших признаков трусости. Стать начальником ему не светило ни в коем разе, но определённым уважением Юшко пользовался.

«Господи, хорошо хоть не грек, а свой же казак убивал. А то ведь нам с Татариным пришлось бы здорово попотеть, чтоб удержать запорожцев от расправы над греками в крепости. Без того нехорошие слухи об их связях с турками ходят».

Явно растерянный Остап только развёл руками. Немедленно совершая месть за покушение на атамана, казаки о поиске настоящих виновников не подумали.

— Игде Гуня?! — распихивая стоявших в проходе запорожцев, в каземат ворвался расхристанный и очень взволнованный казак.