Квинт Лициний

— Давай полюбуемся городом. С реки он выглядит совсем иначе.

И действительно, при взгляде с воды ровные фасады питерских особняков и доходных домов, встав на пьедестал гранитной набережной, стали заметно выше, и родные места вдруг преобразились в таинственных незнакомцев, даря новый взгляд на привычные ансамбли. Прижавшись друг к друг, мы неторопливо скользили по городу дворцов, казарм и парков, заворожено любуясь необычными видами и лишь изредка обмениваясь удивлёнными и восхищёнными восклицаниями.

В тени мостов я придвинулся ещё ближе и, чуть касаясь губами основания шеи, длинно и осторожно выдыхнул тёплый воздух. Тома, дёрнувшаяся в первый раз от неожиданности, теперь зябко замерла и крепче прижала к себе мою руку. Я же сладко млею от той неясной надежды, что, возникнув от этой невинной близости, начинает стремительно разгораться, выжигая всю мою сущность; от надежды, что сворачивает мир почти в точку, в маленький уютный кокон, зыбкие границы которого намечены теплом, исходящим от наших тел. Потом железные фермы, усыпанные гигантскими заклёпками, закончились, и на нас отвесно упал свет, безжалостно разрушая краткое уединение. Мы смущенно отклонились друг от друга, чуть-чуть, на несколько сантиметров, так, чтобы уже возникла видимость раздельности, но, только видимость и не более того, и с надеждой измерили взглядом расстояние до следующей густой тени.

Проводили глазами Аничков мост, я чуть отсел и полез в брошенную под скамейку сумку. Тома иронично зафыркала, когда я, позвякивая, извлек два стибренных из серванта хрустальных бокала и бутылку шампанского:

— Дачу уже забыл?

Я густо покраснел и с сожалением посмотрел на бутылку:

— Н-да… ну тогда, только по два бокала – и всё. Степаныч, — я повернулся к корме и показал бутылку. — Поможешь добить?

— Да не вопрос. Помогать молодежи – наша святая обязанность, — убежденно сказал он и довольно разгладил правый ус.

Я хлопнул пробкой и лихо разлил пенящуюся струю по бокалам. Проплыли Инженерный Замок, поднырнули под мост и мимо потянулся Летний Сад.

— Тома… Томочка… — горло неожиданно перехватило, и я смешался, забыв подготовленные слова, а потом выдернул на язык первое подвернувшееся. — Я старый солдат, и не знаю слов любви…

Кончик носа у Томы презрительно сморщился, чуть-чуть, почти незаметно. Улыбка ещё танцевала на губах, но зрачки превратились в воронки, куда, как в чёрные дыры, начало стремительно истекать веселье.

Я замер с перехваченным от волнения дыханием – так замирает сапёр, обнаруживший, что уже поставил ногу на мину, но еще, к счастью, не услышал щелчка взрывателя.

— Стоп! — замахал кистью, пытаясь смахнуть только что наговоренную чушь. — Стоп… Ты права, фигню молочу…. Паясничаю на нервной почве. Извини. Сейчас…

Посмотрел в высокое небо. Господи, ну почему это каждый раз так мучительно тяжело?!

Пару раз глубоко вздохнул, собирая всю смелость, и решительно взглянул прямо. Голова закружилась, и я начал проваливаться в эти наполненные тревожным ожиданием, разноцветно-зелёные, с оранжевыми крапинками глаза.

— Солнышко… — выдохнул с радостным страхом. — Понимаешь, я без тебя жить не могу… Я тебя люблю. Молчи! — испуганно воскликнул я, на миг показалось, что она хочет качнуть головой. — Молчи… пока.

Я замер на миг, вслушиваясь, готовый ко всему, вплоть до тревожного скрежета разверзающихся прорех мирозданья и визга выскакивающих оттуда лангольеров. Нет, тихо… Наклонился поближе и, осмелев, с жаром продолжил:

— Да, люблю. Я знаю, что мы лишь школьники, почти что дети… — я чуть печально улыбнулся. — Пока дети. Ты можешь не отвечать, я лишь хотел сказать тебе о том, чтó ты теперь для меня значишь.

Сказал! С облегчением выдохнул и увидел, как поползли у Томы вверх уголки губ, а на щёках начали проявляться милые ямочки. Меня неудержимо потянуло вперёд, и я наклонился к её губам. Тома опять стрельнула глазами мне за плечо, на корму, и залилась густым румянцем.

— Потом… — прошептала она чуть слышно.

Я на секунду замер, незаметно втягивая ставший родным запах, затем улыбнулся глазами и согласно прикрыл веки. Потерплю. И вновь поднял позабытый бокал:

— Пусть этот тост будет за нас, за то, чтобы наше прекрасное далёко – было.

Тома улыбаясь, согласно кивнула. Наши бокалы извлекли лёгким касанием высокий летящий тон, и я вдруг постиг второй смысл только что прозвучавшего и вновь замер, застыв перед выбором. Прекрасное далёко… Не предаю ли я его прямо сейчас? Бездумно смотрю на скользящий мимо гранит, чувствуя, как между бровями залегла складка.