Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор

Торопов расстегнул кобуру, висевшую у него на ремне.

Торопов очень гордился тем, что из всех русских на этом аэродроме только он имел право носить оружие. Он каждый день отправлялся к сопке, чтобы попрактиковаться в стрельбе.

— У нас нет времени, чтобы прощать предательство, — сказал Торопов. — Каждая минута на счету. Поэтому…

Двести двадцать третий вздрогнул, увидев, как пистолет выскользнул из кобуры.

Двести двадцать третий вовсе не собирался никуда улетать, ему просто захотелось попробовать новую машину по-настоящему, крутануть несколько фигур высшего пилотажа. У себя в полку он считался лучшим пилотажником и был уверен, что у него все получится.

Он хотел как лучше. Это же авиация, здесь приказы принимают к сведению, а не превращают в иконы.

Он попытался объяснить это Торопову, но тот слушать не стал.

Для Торопова этот случай был просто даром небес. Он уже несколько дней прикидывал, к кому и по какому поводу можно придраться, подвести под статью и продемонстрировать всем остальным всю серьезность и безвыходность их положения.

Повезло, подумал Торопов, когда узнал о происшествии.

Не повезло, подумал Двести двадцать третий. Глупо получилось. Единственное, о чем жалел летчик — он долго не увидит жену и сына. Или вообще больше не увидит. Просил, чтобы им передали, мол, погиб при исполнении, но Торопов был неумолим.

— Вы все должны помнить, что в приказе наказание предусмотрено не только для дезертира. — Торопов обвел взглядом строй. — Семья командира, дезертировавшего или сдавшегося в плен, должна быть арестована. Так сказано в приказе. Но…

Торопов замолчал, и наступила звенящая тишина. Люди, стоявшие в строю, ждали.

— Я не говорил вам… — сказал Торопов. — Хотел сделать сюрприз… Хотел, чтобы вы… Каждый из вас мог встретиться со своей семьей. У каждого из вас есть семья — жена, дети. По моей просьбе их привезли сюда.

Строй снова вздрогнул, люди стали переглядываться, послышался шепот.

— Нет, не в Японию. Но рядом, на Сахалин. Думал, что вы сможете заслужить свидание со своими близкими. Однако все сложилось иначе.

Торопов снова оглянулся на японского офицера, тот опять взмахнул рукой, и от домиков привели женщину и мальчишку лет семи.

— Миша? — спросила громко женщина, глядя на Двести двадцать третьего.

— Лена… — простонал Двести двадцать третий.

Мальчишка не сказал ничего, он с интересом рассматривал людей в форме, стоявшие неподалеку самолеты. Он не понимал, что происходит с его отцом, что происходит с ним самим.

Их долго везли на восток. Потом на корабле перевезли через море. Они долго жили в палатках, а вчера утром им сказали, что их ждет отец, и посадили на самолет. Мальчишка несколько раз спрашивал, когда к ним придет папа, ему отвечали — завтра утром.

И вот — утро. Вот — отец. Но к ним с мамой он не подходит, стоит в стороне, только смотрит. Значит, нельзя, понял мальчишка.

— В приказе говорится о наказании для семей командиров Красной Армии, сдавшихся в плен или дезертировавших. — Торопов сделал шаг вперед. — Я должен был арестовать эту женщину и ребенка.

— Миша, что он говорит? — спросила женщина. — Как — арестовать? За что?

— Но мы находимся далеко от Родины, мы входим в состав особой группы, в которой приказы должны выполняться еще жестче. Еще неотвратимей! — Голос Торопова окреп и взлетел над головами людей. — Тут нет и не может быть места жалости…

Торопов повернулся и выстрелил из пистолета. Раз и еще раз, с интервалом в пару секунд.

Попал, как и хотел, в голову. Женщина упала; не так, как умирали, медленно оседая, застреленные в кино. Просто упала. И мальчишка упал. И ему пуля попала в голову.

С десяти шагов, удовлетворенно подумал Торопов. Без подготовки и долгого прицеливания.

— Ни капли жалости! — дрожащим от возбуждения голосом выкрикнул Торопов. — Каждый, кто нарушит приказ, попытается дезертировать или сдаться в плен, должен помнить, что вместе с ним наказание понесут его близкие.

Кровь из простреленных голов двумя ручейками сбегала в ямку.

Двести двадцать третий потрясенно посмотрел на Торопова, на свою семью. Медленно подошел к убитой жене, опустился на колени.

— Лена… — тихо позвал он. — Лена…

Жена смотрела мертвыми глазами в его лицо.

— Как же так… — пробормотал Двести двадцать третий. — Как же…