Сергей Шкенёв - Диверсанты Его Величества. «Рука бойцов колоть устала...»

— Ну?

— Ее Императорское Величество Жозефина была обнаружена в компании трех подозрительных англичан.

— Они предавались разврату?

— Хуже, сир! Они составляли письмо к принцу-регенту. Подробности оного не сообщаются, но все четверо покончили жизнь самоубийством путем повешения в дворцовом парке.

— Вот как?

— Да, Ваше Величество. А потом к восставшим присоединились войска парижского гарнизона, перебившие заподозренных в сношениях с Англией командиров, и сейчас около ста тысяч человек идут к нам на помощь.

Наполеон с досадой поморщился. Черт побери, как же все не вовремя! С одной стороны, приятное известие о внезапном избавлении от бесплодной супруги, но с другой? В том, что английский десант обречен, можно не сомневаться, а дальше что? Просить у Кутузова флот для вторжения на туманный Альбион? Светлейший князь не откажет и, судя по скорости прибытия новостей в Париж, этой просьбы ожидает. Не его ли уши торчат из нелепой истории с восстанием? Если не он, то Бенкендорф точно руку приложил. Канальи!

— Леклерк…

— Да, сир?

— Немедленно отправляйтесь к фельдмаршалу и сообщите, что я хочу его видеть. Прямо сейчас.

— Кутузову явиться сюда?

— Я сам приду, болван! Мы не в том положении, чтобы диктовать условия или соблюдать правила приличия.

— Будет исполнено, Ваше Императорское Величество!

Вечер того же дня.

— Благодать-то какая, Миша! — Майор Толстой втянул носом аромат доспевающего на углях поросенка и восхищенно прикрыл глаза. — А помнишь, как под Брест-Литовском встретились? Вот так же костер горел, мясо на вертеле шипело, трофейное вино согревало и радовало душу, свежий воздух…

— Угу, хорошо помню, — кивнул Нечихаев. — Даже про то, как Иван Михайлович с телеги свалился. В единственную во всей деревне лужу.

— И не стыдно всякие гадости вспоминать? — нисколько не смущенный, капитан Лопухин хлопнул Мишку по плечу. — Лучше расскажи, как ты тут без нас управлялся. Не обижал ли супостат?

Толстой жизнерадостно рассмеялся:

— Такого, пожалуй, обидишь! Он, друг мой Иоганн, по чинам тебя вот-вот перегонит.

— Буду только рад. Ну расскажи, Миша, а?

Нечихаев вздохнул. Не любил он хвалиться, а как ни скромничай и ни преуменьшай достижения отдельного отряда, все равно его действия похожи на бред воспаленного сознания досужего романиста-шелкопера. Ведь только в их книгах две с небольшим сотни гусар одной левой побивают целую армию.

— Да спокойно у нас тут, Иван Михайлович. Не без приключений, конечно, но и ничего выдающегося. Обычная военная рутина без всякого героизма.

— Изрядно сказано, — одобрил Лопухин. — Но что же, по твоему мнению, является героизмом?

Мишка повернул поросенка к жарким углям другим боком и ответил:

— Да черт его знает… Обычно подвигом в его привычном понимании называют исправление чужих ошибок ценой собственной жизни.

— А если нет иного выхода? — прищурился Толстой. — Читал в газетах, как во время бунта в Южно-Каспийской губернии сержант Нарышкин взорвал пороховой склад вместе с собой и прорвавшимися мятежниками? Подвиг?

— Военная необходимость и строгое следование присяге. А прошляпившую опасность разведку следовало бы расстрелять.

— Ты, Миша, формалист, педант и тайный немец-перец-колбаса. Нет в тебе полета души и русского авося! Даже вино не пьешь.

— Война закончится, выпью обязательно. Пока некогда.

— С Бонапартием уже закончилась.

— Я не заметил.

Федор Иванович тяжело вздохнул. Действительно, о каком окончании войны может идти речь, если русские войска до сих пор не в Париже? А ведь государю Павлу Петровичу стоит только приказать… нет, достаточно намекнуть. Впрочем, прихотливые пути большой политики таковы, что… что лучше туда не лезть, а то сойдешь с ума от противоречия разума со здравым смыслом.

Далекий барабанный бой сегодняшней политикой не предусматривался и поэтому стал для собравшихся на пикник господ офицеров неприятным сюрпризом. Особенно когда появившийся верховой красногвардеец чуть было не затоптал костер с поросенком. Нарочный, не покидая седла, доложил:

— Господин майор, командиров батальонов срочно собирают в штаб дивизии.

Штабом называлась каюта генерал-майора Тучкова на линейном корабле «Прапорщик Александр Романов», так как командир, в силу природной брезгливости, отказался разместиться в прибрежной французской деревушке. Вот странно устроен человек — вражескими пулями пренебрегает, а от союзных клопов бежит в панике.