Сергей Шкенёв - Диверсанты Его Величества. «Рука бойцов колоть устала...»

— Как ты меня назвал?

Толстой вздрогнул и покачал головой — иногда способности Ивана Лопухина читать мысли просто пугали…

— Я что-то говорил вслух?

— Нет, кто-то слишком громко думал! — капитан рассмеялся. — Шучу, кое у кого эти самые мысли на морде написаны. Попроще бы еще сделал, что ли.

— Фи, какое вульгарное слово — «морда»! — Двузубая вилка для фруктов воткнулась манекену под кадык. — Не нравится моя, сходи, посмотри на французские, они одухотвореннее будут.

— Ну их к лешему, насмотрелся уже.

— Это через прицел, а ты вживую посмотри.

— По новым правилам русского языка существительное «француз» не сочетается с прилагательным «живой».

— Да? Значит, мы разговариваем на тунгусском…

— Ладно, уговорил, сейчас посмотрю.

На кораблях неспешно пробирающейся к Балтийским проливам флотилии Красная гвардия исполняла непривычную для нее роль тюремщиков. По уму, так нужно было отправить бойцов госбезопасности, но кто-то очень экономный решил, что раз дивизия Тучкова все равно перебрасывается во Францию, то не произойдет ничего страшного, если красногвардейцы в пути покараулят вынужденных союзников. Не смешно ли? Недавно лупили их в хвост и в гриву, а сегодня союзники… Но оружие под замком, и строгая дисциплина не предусматривает иных наказаний, кроме исключения из рядов действующей армии с предписанием немедленно покинуть корабль. То, что берегов не видно и в воде до сих пор плавают льдины, никого не волнует.

Кстати, кто издевательски обозвал эти лохани кораблями? Набранные по всему Балтийскому морю торговые и рыболовецкие суда даже в лучшие свои годы не претендовали на высокое звание кораблей, а сейчас, забитые под завязку солдатами в драных разноцветных мундирах, тем более. А тут еще предписание кормить французов по нормам русской армии… На обилие жирной пищи изголодавшиеся организмы союзников отреагировали естественным образом. И теперь старая шведская шхуна смердела до невозможности. К ней не рисковали приближаться даже наглые чайки.

От запахов спасались всевозможными способами — большинство красногвардейцев курили трубки, некоторые вымачивали одежду в душистой кельнской воде, а капитан Лопухин выбрал коньяк. Оный, по уверениям Ивана Михайловича, хоть и не перебивал перемешавшуюся с «ароматом» тухлой рыбы вонь, но позволял относиться к этому философически. Впрочем, такое отношение не мешало искренне ненавидеть Наполеона, с удобствами разместившегося на флагмане. Там, говорят, даже гальюн есть настоящий, а не те две жердочки в три ряда для вывешивания задницы за борт. При хорошей волне — определенная проблема…

Бонапартий — сука! Это из-за него красногвардейскому капитану, равному по чину полковнику прежней гвардии, приходится терпеть неудобства. Основное из них — невозможность в будущем рассказать дамам о подробностях этого, несомненно, легендарного похода. Тяготы и лишения военной службы бываю разные: одно дело — спать на снегу в зимнем лесу и питаться сухарями, сидеть сутками в засаде и отбиваться от превосходящих сил противника… оно почетно. Даже о жаренных на костре лягушках можно поведать под восторженный блеск женских глаз, но не о французском поносе.

Его Императорское Величество Наполеон Бонапарт расстройством желудка не страдал. Должен император хоть чем-нибудь отличаться от обычных людей? Тем более привычный повар готовил такие же привычные блюда и за здоровьем французского монарха присматривали стазу три русских врача. Беспокоило другое. Что сейчас творится во Франции? Хотя светлейший князь Кутузов и уверяет, будто там не происходит ничего страшного, но как-то не верится. Английская армия не совместима с понятием «ничего страшного». Или в России иные представления? Скорее всего так и есть… И немудрено, с их-то оружием.

Наполеон сжал кулаки, и в висках застучала кровь. Кипящая от ненависти и обиды кровь…

— Вам дурно, сир? — Секретарь императора потянулся к колокольчику на столе. — Я вызову корабельного лекаря.

— Не нужно, я здоров.

— И все же, сир…

— Нет, я сказал! Продолжим наши занятия.

— Как будет угодно Вашему Величеству. — Лейтенант обмакнул свежеочиненное перо в чернильницу и занес его над листом бумаги: — С чего начнем восьмую главу, сир?

Наполеон диктовал мемуары. Поначалу лишь для того, чтобы скрасить утомительное плавание по беспокойному весеннему морю, но потом увлекся и выдавал не менее двух глав в день. Воспоминания детства и юности он решил пропустить (кому интересна жизнь крайне небогатого корсиканского мальчика?) и начал повествование со времени собственного коронования. Заботясь о благодарных потомках, император всех французов говорил правду, только правду. И ничего, кроме правды. Несколько однобоко, конечно, но многие ли мемуаристы могут похвастаться непредвзятостью? Или «Записки Цезаря» являются образцом объективности?