Роберт Говард: Конан из Киммерии

Не помню уже, кто ее издал. Но — так или иначе — эти люди сделали благое дело, одними из первых начав знакомить нас с Конаном.

И — со страниц «Людей Черного Круга» на меня дохнуло ароматом совершенно незнакомого мира. Насколько же это отличалось от всего того, что попадалось прежде! Ведь жанра фэнтези тогда не было вообще, и даже знаменитые «Хроники Эмбера» еще ждали своего часа, продаваясь в виде ксероксных распечаток по немыслимой (тогда!) цене аж в сорок рублей. Фэнтези начиналось и кончалось — для огромного большинства — либо «сказками советских писателей» (например, волковской переработкой сказок Баума, превратившихся у нас во всем известный цикл «Волшебник Изумрудного города»), либо первыми книгами Джона Рональда Руэла Толкина, «Хоббит» и «Хранители». Все.

Конечно, здесь меня могут поправить. Вспомнят «Королевство кривых зеркал» Губарева, что-то из булычевского цикла про Алису Селезневу. Но это все было как-то несерьезно. С первых же страниц прозы Говарда меня поразило — о совершенно невероятном мире он писал совершенно всерьез. Тексты его разительно отличались, конечно же, от рафинированного, проникнутого философскими раздумьями «Властелина Колец». Конан был совершенно другим. И это хорошо.

Со страниц книги Говарда дул свежий и дикий ветер, обжигающий ветер Хайборийских равнин. Боги, маги, воры, колдуны, жрецы, разбойники — все смешивалось в невообразимый клубок. Неистощимая фантазия Говарда всякий раз заставляла поверить в то, что автору и в самом деле случалось странствовать по страшным подземельям стигийских храмов, где среди вековой пыли дремлют невероятные существа, поднятые к жизни великими магами прошлого да так и оставшиеся в бессолнечных склепах, ждущие, пока судьба не пошлет им жертву в виде неосторожного путника. И это только один пример. Не прибегая ни к этнографическим, ни к лингвистическим изысканиям, не насыщая повествование деталями, Говард создает на удивление цельную и правдоподобную картину. Строго выдержана внутренняя логика. Не буду и говорить о динамичном сюжете, об умении Говарда создать «саспенс», напряженное ожидание, и притом куда лучше многих признанных мастеров «хоррора».

Но вернемся к Конану. Мир, как бы прекрасен он ни был, — это лишь сцена с декорациями. Он оживет, только когда из-за кулис покажется герой — тот, кто заставит двигаться картонные декорации, и тогда — не раньше — за словом «лес» мы начнем видеть настоящую чащу. Конан как раз и является таким героем.

Говард создал его варваром. На протяжении всей «конанианы» это подчеркивается чуть ли не с назойливостью. Киммериец. Варвар. Первобытный и жестокий.

Кому-то, быть может, захочется увидеть в этом некий «примитивизм». Мол, чего взять с накачанного дикаря! Однако Конан далеко не так прост, как может показаться. Он обладает живым и изворотливым умом, отнюдь не похожим на дикарский. Он с поразительной ловкостью адаптируется к любым условиям. Он и моряк, и наемный воин, и король — все вместе. Вдобавок он просто заворожен магией дальних дорог. Ему обязательно надо пройти все, даже самые неприметные, тропки, заглянуть в заветные тайники странных сил, раскрыть их секреты — и сокрушить тех, кто при этом творит зло или становится у него на пути.

Зло же у Конана всегда очень конкретно. Колдун, которому для его магических изысканий нужны человеческие жертвы, или древняя хищная тварь, не имеющая других желаний, кроме как жрать. Киммериец не затрудняет себя поисками причин Мирового Зла. Он принимает людей такими, какие они есть. Есть Великий Сет, Мировой Змей, — с ним он сражается насмерть, и этого достаточно.

Говард сделал своего героя варваром, оторванным от «цивилизации» хайборийских народов. Конан хитер, как хитра лисица — природной, неоскверненной низким расчетом хитростью. Он жесток — так же, как жестока убивающая и воскрешающая природа. Но Конану абсолютно, совершенно чуждо властолюбие, власть ради власти, власть ради связанных с этим удовольствий. О да, он, как и всякий человек той эпохи, может помечтать о вкусной еде, красивых женщинах и золотых монетах, необходимых, чтобы купить все это; но когда доходит до дела — захвата власти в Аквилонии, — королевский трон оказывается не целью, а средством. Средством сделать жизнь еще более напряженной. Риск для Конана — все равно что воздух; жить рискуя для него столь же естественно, как пить или дышать. В этой жажде риска нет и грана желаний «опасности от скуки». Конан рискует не потому, что иначе ему скучно. Просто для него это единственно возможный способ жить.